Моя реальность выглядела иначе: ноут пыхтел и перегревался, вокруг вместо гор и облаков были стены со старыми обоями, но в остальном авторы курса оказались правы. У меня появились деньги, чтобы съехать от мамы, купить кофемашину и почувствовать себя той, кем я была по документам: двадцатидвухлетней девушкой с работой, собственной жизнью и арендной платой, которую нужно переводить на счет первого числа каждого месяца.
Я потянулась всем телом, разминая спину. Реклама для кондитерской была почти готова, осталось проверить настройки и нажать «запуск». Часы в правом нижнем углу экрана показывали только начало четвертого, а солнце за окном уже поблекло, слизав с гранитных памятников немногочисленные краски. Небо подернулось сизым, от оконной рамы потянуло прохладой. Лексеич, местный священник и одновременно глава администрации, говорил, на кладбище начинает темнеть раньше всего. Но чтобы полчетвертого… А ведь сентябрь не перевалил даже за половину.
Я натянула рукава мужского свитера на кончики пальцев, перекинула косу за плечо и встала. Пора было собираться на вторую работу – пока солнце не село совсем, успею кое-что сделать. Надев старую куртку Лексеича из мягкой кожи, я нырнула в осенний вечер.
Издалека кладбище казалось маленьким городом. Кое-где уже зажглись фонари, и дорожки стали выглядеть опрятнее. Оградки, еще совсем недавно заброшенные и облезшие, блестели свежей голубой краской. Я хотела взять синюю, но Лексеич воспротивился. Всегда на кладбище голубые были, сказал. Вот и впредь пусть будут.
Вообще он особо не нагружал меня работой. Покраска оградок была до сих пор самым тяжелым заданием. В остальном в мои обязанности входило рвать бурьян вокруг могил, протирать надгробные плиты, счищать с них грязь, облагораживать участки цветами и вечнозелеными кустиками и иногда делать фото проделанной работы, чтобы отослать заказчикам.
На крыльце стояла корзинка с лейкой, перчатками для садовых работ, байковой тряпочкой и маленькой лопаткой. Сегодня в плане значилась могила в новом секторе. Остальные я сделала на неделе, так что даже оставалось время заглянуть на те участки, за которыми ухаживала по личной инициативе.
Я подхватила корзинку и двинулась знакомой тропой: по дорожке от дома до нового сектора, потом направо, не доходя один ряд до конца. Снова направо от Пандоры – так работники кладбища звали статую плачущей девушки на постаменте – и вглубь. Отсчитать третью могилу во втором ряду, и я на месте.
Я поставила корзинку на землю. С серого памятника на меня смотрели знакомые глаза. В жизни они были голубыми, но гравировкой это не покажешь. Поэтому глаза были просто светлые, губы – полные и улыбчивые, а лицо – совсем юное, мальчишеское. Художник не стал заморачиваться и прорисовывать распущенные пряди – спасибо, хоть колечки в правом ухе оставил. И крошечный шрам от прокола в брови.
Грачёв