Я высоко натянул ворот куртки, но ошейник прятаться не хотел. Так и выглядывал, сволочь, клеймя безвинного Бруга каким-нибудь каторжником.
– Ну как ты тут, новобранец? – придержав ножны, Лих плюхнулся рядом. – А я нам проездной достал!
– Да ты просто мой герой, – саркастично ответил я. – Но лучше бы ты достал нам тряпку, «наставник».
– Тряпку? Какую тряпку?
– Чтобы замотать этот гребаный ошейник, что вы на меня нацепили!
– Вот срань, – Лих шлепнул себя по лбу. – Ничо, сейчас придумаем что-нибудь.
Он оглянулся по сторонам, похлопал себя по карманам… А после с победоносным «во!» расстегнул свой лазурный жилет. Откуда-то изнутри, наверное, из тайного кармана, он ловким движением фокусника извлек большой бордовый платок.
– Вот так ничего будет, – довольно выдохнул парень, повязав мне его на шею. – Только смотри не замарай! Это подарок вообще-то.
– Подарок, как же, – я чуть ослабил узел, вспомнив, что у Вилли Кибельпотта был похожий платок. – Мамочка сшила на пятилетие?
– Нет у нас матери, – Лих, поджав губы, с нажимом застегнул жилет вновь. – А подарок этот от одной девчонки. Тебе имя знать не к чему.
– Боишься, что уведу? – прыснул я, ощущая чуждую мне неловкость от того, что сдуру ляпнул про мать. Мягчеешь, Бруг? Или это потому, что сам рос без женского тепла?
– Не боюсь, – отрезал парень, скрестив руки на груди. – Не твоего она полета птица.
– Чайка, что ли?
– Ой, да иди ты…
Так мы сидели в молчании какое-то время. Лих ковырял пальцем пятнышко на ножнах Сираля, а я смотрел на утреннее Прибехровье. Масштабы пригорода, раскинувшегося на многие версты вокруг, впечатляли. За время моей охоты я побывал во многих городах Запада, но Бехровия оказалась чем-то особенным, нечеловечески исполинским. Такой город ожидаешь увидеть где-нибудь на берегах Спорного моря, разжиревших на торговле. Или в Республике – мятежной наследнице Царства… Но никак не здесь. Не в темнице жестоких гор, где даже солнце – и то светит безрадостно.
Вдруг послышался скрежет – и вид на Прибехровье закрыла большущая тень. Формой она напоминала нечто среднее между гигантским кабачком и лодкой: раздутая и приятно округлая, она возникла откуда-то сверху, поблескивая на солнце листами клепаного металла и стеклом десятка оконцев. Я не сразу заметил на верху ее чудной механизм, похожий на внутренности музыкального инструмента – с кучей сверкающих стяжек, кабелей и скоб. Скобы попеременно стукали по литым рожкам на крыше, высекая искры, а рожки плотно, наподобие щипцов зубодера, сжимали стальной канат – тот самый, что паутинной нитью протянулся через весь квартал.
Остановившись, лодка-кабачок качнулась еще пару раз, а когда замерла, станцию огласил механический женский голос. Точь-в-точь тот навязчивый, неестественно благожелательный голосок, что вещал в вагонах маслорельса.
– Уважаемые пассажиры, масел-трос прибыл на станцию «Проспект Расовой Дружбы», –