Странствие по таборам и монастырям. Павел Пепперштейн

с поводырем – обычно это бывали мальчишки, с коими слепец делился своей добычей. Так они скитались от монастыря к монастырю, поспевая к праздникам, благо праздники случались часто. Прибыв на место, слепец усаживался за монастырскими стенами и запевал свою песню. Должно быть, голоса их не всегда звучали приятно, но подавали им не за приятность голоса, а за трогательность содержания. Но если слепец жадничал и ссорился со своим поводырем, то у тех на такой случай имелся особый тип мести. Когда слепцу требовалось облегчиться, он просил мальчика-поводыря отвести его куда-нибудь в кустики, как принято говорить. Чтобы совершить то дело, которое делают в кустиках, следовало отдалиться от монастыря, однако если слепец проявлял к своему поводырю чрезмерную жадность или злобность, тогда тот в отместку подводил его под самые монастырские стены. Слепец начинал делать свое дело, и тут же на него налетали стражи или монахи или прочий гневный люд: могли избить, могли и убить. Вот это и называлось «подвести под монастырь».

      – Наслаждайтесь вашей пищей, – едко отреагировала англичанка, тем более что как раз в тот момент всем принесли еду. Англичанка (ее звали Рэйчел Марблтон, 20 лет) заказала спагетти с морепродуктами. Сама она тоже была прекрасным морепродуктом: на ее мраморной коже словно бы осела океанская соль, в серых насмешливых очах отражались колониальные горизонты, темно-зеленый свитер был усеян одинаковыми кораблями, заблудившимися среди тех течений, что вечно влекут мертвых моряков. Мельхиор Платов ей уже вполне определенно не нравился. «Вульгарный и педантичный мачо, псевдоинтеллектуал, обогащенный достаточно отталкивающим шизопроцессом. Пошловат, самоуверен, закомплексован, как все русские», – таков был диагноз этой юной леди в данном случае.

      Тасуэ Киноби, 21 год, заказала пиццу. Но она к ней даже не притронулась, а неотрывно смотрела своими черными блестящими глазами в лицо Платова. Этот человек внушал ей страх более глубокий, чем способен был внушить ее подругам – нежным европеянкам. При этом она понимала, что если захочет, то сама может испугать его так чудовищно и глубоко, что его жесткие волосы оловянного цвета в одну секунду сделаются седыми. Но она не собиралась этого делать. Платов казался ей демоном, духом горного храма, а это означало, что в лице этого чужестранца она видела родного брата. Два года назад, когда она прочитала всего Достоевского, не побрезговав даже дневниками и письмами, она также решила, что этот русский писатель вряд ли был человеком. О таких людях ее учитель, профессор Сенобу, говаривал: «Духи болот и омутов, влюбленные в высокие небеса».

      А русская девушка Зоя Синельникова (19 лет) вообще не думала о Мельхиоре, она думала о неведомой старухе. Заказала она салат с руколой и белым сыром, и пока ее ровные белоснежные зубы пережевывали пряные листы руколы, взгляд ее блуждал где-то в области окна, за которым серела мокрая Ницца.

      Тютчев написал:

        О, этот Юг, о, эта Ницца!

        О, как их блеск меня тревожит!

      Но Зою тревожила не