Она поняла и обрадовалась.
И на этот раз он неожиданно и для неё и для самого себя изменил своей привычке и стал подробно отвечать, не глядя на неё и вытаскивая из утробы машинки уже дописанную страницу.
– У нас была дача, потом отец продал её, потому что никто не ездил, не хотел оставаться там, дача была приличная, но от моря далеко, две остановки на электричке… А летом, когда я входил во двор, толкнув деревянную маленькую дверь, меня всего обдавало такими головокружительными запахами от фруктовых деревьев, жаркий воздух был так густо напоен сладкими ароматами, что исходили от крупных перезрелых абрикосов, тяжело свесившихся с ветвей, от листьев инжира, от розовых кустов, что дух замирал; пчелы жужжа, садились на шелковицу, плоды на которой давно уже расклевали воробьи, и я, сбросив разношенные сандалии у калитки, босиком проходил через все эти запахи, ощущая ступнями горячую, беспощадно нагретую полуденным солнцем землю, утоптанную тропинку под ногами, что вела к дому, а перед домом за столиком уже сидели мама и отец, проснувшиеся после дневного сна, искусанные комарами, и пили чай, и, увидев меня на тропинке, мама молча наливала из маленького пузатого в ярких узорах чайничка третий стакан для меня. Было воскресение, мне было девять лет, а отцу в тот день не надо было ездить на работу в город, и это было необычно, чтобы отец целый день находился с нами, на даче, и память не знала, куда его девать… – он замолчал.
И она молчала. И их обоюдное молчание и тишина казалось, в эту минуту вобрали в себя все запахи лета и всю картинку, что он только что описал.
– Хорошо, – тихо сказала она после небольшой паузы, будто сама побывала в этой картинке, – Зримо. Я увидела…
– Но я это не написал, – сказал он. – Просто рассказал. Ты спросила, я ответил.
– Но пошло? – спросила она с чуть слышимыми тревожными нотками в голосе.
– Да, – сказал он. – Кажется, пошло.
Она облегченно вздохнула.
– Посмотри, что у меня, – вдруг произнесла она подчеркнуто загадочным голосом, и только тогда он обратил внимание, что в мягкой просторной сумке её что-то копошится, и она, как фокусник из цилиндра вытаскивает традиционного зайца, извлекла из своей модной сумки котенка и тихо рассмеялась от удовольствия, что сумела удивить его.
– О-о… – тихо произнес он.
– Я знала, что тебе понравится, Азик, – торопливо, не дав его удивлению развиться в ненужном направлении, сказала она.
– А он чистый? – спросил Азик, почесывая волосатую грудь.
– Чище тебя, – сказала она. – И что это ты почесываешься?
– Мандавошки, – решил сострить он, сам понимая, что плоско, просто вырвалось словцо.
– Что-что?
– Лобковые вши, – пояснил он.
– Так далеко от дома? – спросила она, озабоченно разглядывая его грудь под распахнутой рубашкой.
– Да, с юмором у тебя неплохо, – сказал он.
Он опять подошел к окну, за которым теперь освещенный из окна хлопьями