– Погнали в столовую! – говорю я Тиму, с усилием закрывая письмо, запоминая на всякий случай имя: Даниил Александрович.
– Пока нам здесь весь мозг не сожрали вилкой? Пошли! – Тимч одним резким движением отталкивается от стола, выкатывается прямо на середину прохода, потягивается, я смотрю на него и любуюсь. Он занимается спортом давно, и это так невыразимо приятно – быть в поле мужчины, который хорошо владеет своим телом…
Что за такое незнакомое ощущение? Я ещё не увиделась с Ним, а уже так скучаю? «Ну, не спеши же», – я слышу улыбку в голосе Вавилона…
– Как делишки, как домик? – спрашиваю я наугад, пока мы тащимся до лифта. В нашей другой (основной или просто привычной?) Вселенной у него милейшая жена, дочурка и недостроенный дом, который он ковыряет уже сотый год. А как оно здесь?
– Какой домик ты имеешь в виду, конуру мою что ли? – подозрительно спрашивает он, – Поиздеваться решила?
– Ой да ладно тебе скромничать, – я успокоительно глажу его левое плечо.
И тут двери лифта открываются, и хотя в нём стоит ещё несколько человек, я узнаю его сразу же, по пронзительному взгляду из-под густых бровей. Как будто бы он не ожидал меня здесь увидеть. Но уж если увидел, надо пригвоздить взглядом срочно, чтоб никуда не делась. Не трепыхнулась даже попробовать куда-то деться…
– Доброго денёчка, – по-пацански, слегка так сквозь зубы говорит Тимч. Я тихо добавляю: «Добрый день». Мы заходим в лифт, люди чуть подвигаются, мы неловко встаём в середину. Но я чувствую его присутствие за левым плечом так же ясно, как чувствуют солнце, повернувшись к нему спиной.
– Так что там с конурой? – спрашиваю я вполголоса, просто чтоб что-то спросить, чтоб не молчать, не слышать, как в шахте отчаянно завывает ветер, a заодно – не нервничать от его присутствия.
Тут меня осеняет: мы что, в Сити? Вавилон! Мало тебе засунуть меня в этот чёртов кубик, так ещё и в башню «Око добра»? Ну погоди у меня! Тихий смех внутри становится мне ответом. Он умеет не только шутить, но и радоваться своим шуткам, гляньте-ка. По жизни надо пройти с горделивым прищуром, чтоб показать Богу, что его шутка дошла!
Мы выходим гурьбой из лифта, попадаем в небольшое фойе, за дальней стеной которого уже видна огромная столовая. «Корм», – всплывает у меня в голове слово, которым Рус называл еду, которую им давали в офисе. Меня это слово бесило просто до чесотки… Насколько же нужно себя не уважать, думала я, чтобы так называть то, что кладёшь внутрь себя?
Но когда я вижу огромное пространство, заполненное столиками и людьми, подносами с муляжами еды на столах, мерцающим светом от мерзких ламп на потолке – мне тоже хочется взвыть: «Люди! Вас держат как скот и кормят на убой едой, которая убивает всякое желание жить и любить! Одумайтесь! Остановитесь! Бегите!».
– Подождите немного, – доносится до меня потрясающе знакомый мягкий голос, – это же только первая