Ночная прохлада проникала внутрь автомобиля, скользя по телу. Она окончательно провалилась куда-то в глубину, но ненадолго. И теперь, ощупывая воздух, неловко двигаясь застывшим телом, открыла глаза. И рваные кадры – отсрочка приговора – словно сменяли друг друга. Облака затянули город, но он оставался ярким, слепящим. Она плотнее закуталась в плед, осмотрелась – всё та же пустота и тишина. Там, где никогда не замолкали людские голоса, отражающийся от воды смех, на набережной, вдавливающей человека в гладь собственных отражений.
Она стряхивала с себя сон словно крошки печенья. Наверное, эта вальяжность была сейчас самым ценным, самым важным и безопасным. Чище всего рассудок всегда в пробуждении, пока ещё не встроившийся в системы движения и невидимых начерченных координат. Заведя двигатель, она уставилась прямо перед собой, на полосы дороги, обвивающей город лабиринтом, а затем плавно выехала в него. Мимо фонарей, вдоль забетонированных волн, огромных зданий – в не до конца пробудившемся теле не было ни страха, ни мыслей, ни тоски, ни желаний. Часы показывали чуть за полночь. Самое время жизни большого города. В котором не было ни души.
Мне очень хочется говорить. Мой собственный голос смешивается с шумом в голове. Я практически ничего не слышу, кроме того, как ветви кустарника скребут по окнам и как сердце стучит так громко, так сильно и так часто, что мне кажется, оно вот-вот остановится. Мне так страшно, что, кроме эти слов, ничто не выразит этого полностью. Я где-то за городом в пустом доме, но чудится, что по крыше едет трамвай,