Чрево кита. Анна Кесарева

был похож на заснувшего бедняка с протянутой рукой, у которого этот жест настолько выработался, что мышцы уже не уставали. Он стоял так всегда, все положенные рабочие часы, а потом будто испарялся до следующего утра. Единственная массивная движущаяся точка плавно пересекала проспект за проспектом, не останавливаясь ни на одном светофоре, и, выехав к самому центру, остановилась, проползла мимо припаркованных авто и снова замерла. Окно водителя открылось, и из него показалась рука, стряхивающая пепел. Голуби – вечные прохожие этих мест, сгрудились около автомобиля, и не улетели, даже когда она открыла дверь и вышла наружу. Никогда прежде не доводилось видеть город таким – огромным в своей пустоте, в той самой беззвучности, которая накрывает сном.

      Должно быть, всё перестало под утро. Ведь она отчётливо помнит шум соседей сверху и пьяные крики на улице, из-за которых долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, и, подперев подбородок подушкой, коротала бессонницу в игре телефона. Да, так было почти каждый вечер и каждую ночь – в последние годы, проведённые в этом городе. Почти каждые. Особенно последние года четыре. А когда всё становится обыденным и регулярным, нетрудно приглушить бдительность. Что-то должно было намекнуть. Не могло не быть знаков. Просто они, обыватели городов, слишком тупые и сонные в ежесекундном безумии, чтобы заметить что-то. Лишний флаер, который суют в руки, краем уха чужой разговор, лента социальной сети – где-то там должны были быть знаки. Вот так сразу не могло ничего случиться, должны были быть намёки, указания, хоть что-нибудь.

      А что, если всех выключили, и они свалены сейчас в каком-то амбаре как манекены с никогда не закрывающимися глазами? Когда-то, когда материки ещё не расползлись как сейчас, говорят, первобытные люди перешли с континента Евразия на континент Северная Америка по куску суши, который потом ушёл под воду. А вдруг сейчас все эти куски суши вновь единое целое в огромном океане дрейфуют подобно огромной кувшинке?

      Она стояла посреди мира, иного, совершенно невообразимого – знакомого и чужого, словно новорождённого, и пепел осыпался на запястье, лёгкой щекоткой прижигая кожу.

      «Живая. Живые чувствуют боль».

      Когда наступили первые сумерки, стало ясно, Земля продолжает вращаться. Ну, хоть во Вселенной всё по-прежнему. Это заметно успокаивало. Остановившись на первый ночлег, она развернула свою обычную дорожную постель, откинула кресло на максимум. Если удастся переждать эту ночь, а, может быть, пережить, то завтра что-то должно быть яснее. С одной стороны, отсутствие сна могло усугубить и так расшатавшееся сознание, а с другой – вдруг, могло случиться что-то важное, что никак нельзя пропустить. Так она строила домик из подушек дивана, стараясь не заснуть и всё-таки выследить деда Мороза, когда он придёт положить подарок под ёлку.

      Завернувшись в плед, уткнулась носом в маленькую подушку, которую звала «походной» и всё время забывала выложить из машины, закрыла глаза, оставляя себе от мира только звуки – остановившись на набережной в маленькой выемке многополосной