Николай Петрович протягивал руку и мундштуком с сигаретой старался попасть в сигарету Гали.
Оттуда ему было видно, как Вовка ловко обводил Юрку, как худощавый и низкорослый Толик хлёстким мощным ударом посылал мяч в сетку, отчего она с лязганьем ударяла по ржавым стойкам. Старухи не было, и все на секунду замирали и смотрели с испугом на большой деревянный двухэтажный старый дом, где она одиноко жила.
Николаю Петровичу был виден наш берег за пустырём, камыши, небольшой полуостров, за ним другой берег с маленькими, как чёрные семечки, причаленными и замкнутыми на цепи лодками, деревянные дома вдоль дороги, за которыми через километр начиналось море.
Из тёмного проёма ворот вышли ещё несколько работниц. Ветерок донёс запах прядильного, ровничного и чесального цехов – сладковато-маслянистый запах веретённого масла, смешанный с солоноватым запахом химии.
– Петрович, – заголосила Галя, – ты кобальт добавил, сегодня же оливковый цвет идёт?
– Так погрузчик уже давно бочку привёз.
Петрович ударил рукой об руку, выбил окурок из мундштука и, прихрамывая, вошёл в цех.
– Чем не жених тебе, Галя, не всё же тебе в общежитии?
– Ну что ты, Зоя, он же мне как брат родной. Судьба у него тоже не сахар!
Позже из разговоров мы узнали, что Николай Петрович оставил жену и сына, уехал в сибирский городок, занимался охотой и однажды примкнул к одной охотничьей компании. На охоте случилось несчастье – одному из загонщиков пуля попала в бедро и ему ампутировали ногу. Следствие постановило, что выстрел был сделан из ружья Николая Петровича.
– Как же так, – с горечью рассказывал он, – как моя пуля могла срикошетить от тонкой верхушки ели, которую она срезала, и пролететь так далеко под девяносто градусов? А почему они не приняли во внимание, что один из охотников тайно ружьё чистил?
Суд решил, что Николай Петрович должен выплачивать пострадавшему пособие по инвалидности. Сам он после этого тяжело заболел. У него умерла собака, открылась трофическая язва и ему ампутировали ногу, назначив мизерную пенсию.
…Кто же всё-таки была эта одинокая старуха? Как тревога и пустота поселились в её выбеленных глазах? Через несколько лет мне немного рассказала о ней баба Ира.
– Опять болит? – спросила меня мама. – Таблетку выпил?
– Выпил.
– Надо тебе к бабе Ире сходить, в конце улицы у канавы второй дом справа. Она заговаривать умеет и боль снимает. Иди, сходи.
Осторожно приоткрыв калитку, чтобы не всколыхнуть нависающий куст жасмина и не стряхнуть маленькие линзы дождевых капель с нежных белых лепестков, я по дорожке вошёл в дом.
Двери были открыты, и баба Ира, увидев меня, позвала:
– Заходи, милый. Мне мама твоя рассказала про твою хворь.
Я совсем не так представлял себе целительницу. В ней, в её внешности должно было быть что-то особенное, отличное от простых смертных: если не было стола, заставленного колбами и чашками с дымящейся жидкостью,