Чернокнижники. Елена Мусатова

и, делая рукой приглашающий жест, спросил Докука. – Где твой ледяной терем, хоть одним глазком на него посмотреть. А правду люди говорят, что у тебя там и лавки, и ложки с мисками – изо льда, и печка ледяная, а топишь ты ее ледяными дровами, так, что по избе не жар, а холод идет, и на голову не сажа, а иней сыпется. А дозволь спросить, чего тебе вчера Вьюга с Метелью шубу не соткали, елкам и то богатые платья приготовили, а ты как мужик бедный в полотняной рубахе ходишь, да в старых лаптях. Сапоги самоцветными каменьями расшитые где оставил?

      – Чего молчишь, Морозушко, а позволь узнать, что ты ешь, – не унимался Докука, – небось, снежки жуешь и сосулькой закусываешь.

      – Ем я, что подадут. Вчера дала мне добрая душа ковригу белого хлебушка. Сегодня праздник большой, можно вкусным побаловаться.

      – Да что ты, – обрадовался Докука, – то-то я думаю, чего мне работать неохота.

      Худоба хмыкнул.

      – Тихой была прошедшая ночь, даже вьюга примолкла. Все живое замерло и ожидало чуда. И оно свершилось. – Голос старика был ровен. – Царь родился на земле.

      – Какой такой царь? Мы про царей ничего не слыхали. А-а-а, понял, видать вашего морозного племени княжич народился, над метелями и вьюгой поставленный.

      – Отец, хватит расспросов. Иль ты не понял, тот это гость, которого Кривда обещала.

      Докука всплеснул руками.

      – А в избе печь натоплена, надо бы выстудить, а то растает гостек наш.

      Старик улыбнулся.

      – Ошибся ты, не из морозного я княжества, а из русского, хожу по тропкам путанным, по дорогам проторенным, где остановлюсь, там и переночую. Чувствую, последняя ваша деревня на пути, никуда больше не уйду, здесь и закончатся мои дни.

      – Оставайся, мил человек, – с радостью согласился Докука, уже запамятовавший о том, что еще вчера не хотел пускать гостя в избу. —Пойдем с нами, расскажешь про царя нового, небось, многое повидал, много знаешь. Звать тебя как?

      – Данила, что означает – мой судья – Бог.

      – Во как, – Докука пожал плечами, – странное имя, впервые такое слышу.

      Короткий зимний день уходил. Солнце скрылось за верхушками елей, на мгновение набросив на них золотую кисею. Засинел снег, мороз крепчал.

      – Тишина, – молвил Худоба.

      При этом слове старик вздрогнул и закрыл лицо рукой.

      – Что с тобой, Данила, мил человек, – участливо спросил Докука, гладя старика по плечу, – поехали домой, кашки поедим да и побеседуем.

      Быстро смеркалось.

      Кривда достала горшок из печи, брякнула на стол.

      – Я уж думала, с голоду помру, – недовольно забурчала Уродушка, выползая из своего угла.

      Звенислава пряла, пальцы быстро и ловко скручивали нить, веретено жужжало.

      – А ты б с сестрицей рядом пристроилась, за работой время быстрей бежит, Звенислава его и не замечает, – съехидничал Петель, спрыгивая с печи.

      Уродушка надулась, но за стол села.

      – А ты чего, доченька, – Кривда ласково посмотрела на Звениславу, – иди, поешь, личико-то побледнело, хоть бы сходила на улицу, воздухом подышала.