Сурово обращался прокуратор к обвиняемым, вопрошая:
– Когда же вы, евреи, поймете наконец, кто вы такие на самом деле? Когда дойдет до вас, что персона императора действительно божественна, а порча его изображения есть святотатство?
Коренастый Аббас, мясник по роду занятий, отвечал Пилату:
– Мы не можем принять и никогда не примем то, что ты говоришь, господин мой прокуратор. Это римляне совершают сотрясающее небеса святотатство, когда вносят в обитель Всевышнего образ правителя, дни которого исчислены, а жизнь скоротечна. Кто мы такие? Мы – народ, избранный Богом. А вы, римляне, – грязные язычники и захватчики, осквернители святого города, а ваше правление – источник бед и всяческих мерзостей.
– Не смей так говорить! – воскликнул Пилат, дрожа от ужаса и негодования. Он был еще слишком молод и пока не научился вести себя с инакомыслящими местными. – Ты громоздишь одно преступление на другое!
– А ты не можешь громоздить одну смерть на другую! – усмехнулся Аббас. – Умираем мы лишь один только раз.
Ярость слепила Пилату глаза.
– За работу! – приказал он палачам. – Я достаточно наслушался!
Но, к его удивлению, евреи, руководимые Аббасом, громко запели патриотический гимн, а потом, по его сигналу, разом упали на колени и, обнажив шеи, подставили их под удар топора. Пилат опешил. Почти подбежав к месту, где на коленях стоял Аббас, он вскричал, отделяя слово от слова долгой паузой:
– Ты что, хочешь умереть?
– Лучше умереть, чем согласиться на позор святотатства. Да, умереть! А ты, Понтий Пилат, скоро станешь прокуратором кладбища.
И он вновь совершенно спокойно склонил голову. В сознании Пилата вдруг забилось, стало пульсировать слово «милосердие», но все, что он успел сделать, так это закричать:
– Казнь откладывается! Отправить их назад, в тюрьму.
И, обратившись к своему помощнику, Луцию Вителлию Флавикому, пробормотал:
– Мне бы посоветоваться.
– С кем, господин мой?
– В том-то и проблема, Вителлий. Мне нужны исключительно мир и покой.
– И, конечно, некая мера популярности, –