Я почувствовала, что мое лицо потяжелело. Конечности наполнились свинцом – я обмякла и ощутила покой, доступный разве что искусственному интеллекту с расщеплением личности, который отыгрывал тысячи ролей ради меня. Среди масок мелькала мама, забившая на меня ради интрижки с Олежей, который тоже был макетом. Уму не постижимо.
– Что, прям все стали макетами?
– Да, – прямо ответил Ян, – почти. Макет – это манекен, демонстрирующий существование в декорациях Земли. Как в «Икее», посреди кранов, из которых не льется вода, и фальшивых книжных корешков на полках. Бродят по планете, в иллюстрации одного из вариантов, как использовать местную инфраструктуру. Но человечество – лишь куклы со знакомыми тебе лицами. Мир, который ты помнишь последние три года, – имитация жизни.
«Перечитывают книги и газеты, теряя смысл строк…»
– Выходит, мир уничтожен твоим Агент…
Ян с цоканьем покачал пальцем перед моим лицом:
– Не-не-не. Мир екнулся по естественным причинам, а макеты – Агентский софт, вшитый в механическое сердце, которое питает энергослои планеты. – Палец перестал колебаться и ткнулся мне в кончик носа. – Все во имя экологии, Иголочка. Планета не должна погибать вместе с паразитами. Новые будут прибывать, пока не истощат земли окончательно.
– Понятно, вторичка типа, – сказала я, поведя плечом.
– Вторичка? – Ян был, видимо, озадачен моей реакцией, но безразличие всяко лучше, чем биться в истерике. – Люди оставляют в наследство вторичное жилье иномирцам… Ну да, смысл в сравнении имеется. Не совсем, конечно, верное определение, учитывая, что и до людей «квартирку» топтало временное население млекопитающих, а до них – стегозавры с трицератопсами, поэтому Земля – пятеричка, не меньше. Но можно сбиться со счету, – Ян сцепил руки за спиной, улыбнувшись, – ведь за века человеческого развития появлялись и квартиросъемщики – пришлые цивилизации шумер, майя, египтян… Вторичка так вторичка, условимся на этом.
До поездки на фабрику, которая обещала быть последней, я много лет бродила бесплотным духом по коридорам реальности. Конец света напугал бы меня десять, семь, пять лет назад. Напугал бы, пока я ехала в «Мерседесе» с Олежей, но после него – вновь никакой реакции. Меня можно назвать больным человеком, но хроническое равнодушие стало частью моей жизни с тех пор, как священник поминального зала сказал нам с мамой: «Не смотрите на покойничка, пока служба идет, обратите взор к алтарю…»
Три года я не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле… Не ощущаю зла.
Ян опустился на колено и подставил свое лицо к моему. Кем он был? Из какой вторички вышел сам? Я не знала, что к нему чувствовать: на врага не тянул, на друга – и подавно. Мне стало не по себе от его гипнотического взгляда, и я подняла еще один вопрос:
– При