(Старики, живущие на Салаире, порой рассказывают о гигантских змеях размером с оглоблю, которые водятся в их местах, но все рассказы кончаются одинаково – видели такого змея на покосе, да литовками и порешили. А в 1955 году такую змею видел житель посёлка Голуха. Больше двух метров, говорит, была. А вот верить ему или нет, дело другое. Может быть, где-то такие змеи действительно обитают, край Сибирский огромен, полностью не обжит и не исследован. И всё же, как говорится «у страха глаза велики!»)
В тот же день мальчики пришли в Верхний Тогул. Переночевали в избе у старосты, а утром, напуганный рассказом о разбойниках он отвёз их на телеге в волостное правление. Через неделю, дождавшись попутного обоза, мальчики добрались до Барнаула.
Город поразил мальчиков своим масштабом, красивыми домами и прямыми улицами. Сначала вдоль московского тракта потянулись избы, потом дома богаче, а как стали подъезжать к каменному дому начальника заводов, дорога оказалась отсыпанной чёрными блестящими камушками, как потом узнали ребята – заводским шлаком.
Понизу специфическим, непонятным запахом давал о себе знать барнаульский сереброплавильный завод, а поверху доносил до ноздрей вояжёров вонь, отнюдь не похожую на медвяный запах таёжных цветов.
В Барнауле Стёпа Кузинский и Федя Морозов отправились к Шангину.
На стук в дверь открыл слуга, один из крепостных господина обербергмейстера. Узнав в чём дело, буркнул: «Барина дома нет», – и захлопнул дверь.
Снова стучать не хотелось. Больно грозен был слуга и хмур. А как обращаться с чужими слугами ни Федька, ни Стёпка не знали. У них ведь и собственных никогда не было. Отец Фёдора работников никогда не держал, а Стёпкин батя, хотя и был из господ и дослужился до чина, дающего право на дворянство, такую роскошь себе позволить не мог.
Мальчики потоптались немного на крыльце, и пошли к заводу. Поглазели на большие кирпичные дома, на плотину, откуда падала вода на большое колесо и пошли на берег пруда ждать вечера.
Глянув на своё отражение в пруду, поняли, отчего с ними были столь суровы. Оборванные, грязные, мальчики походили на церковных побирушек, хоть сейчас иди на паперть. Впрочем, им и в самом деле хоть на паперть – ни денег, ни еды. Что на них, то и их. Котомки, топор и парусина дадены им Эркемеем чуть ли не в милостыню. И всё же не настала ещё пора для Кузинского и Морозова младших сокрушаться по поводу своей бедности.
Пришли отроки к Шангину уже к вечеру, когда высохли волосы и одежда, которую они долго жулькали без мыла и прополаскивали в пруду.
Открыл им сам Шангин, поздоровался в ответ на их пожелания здоровья, впустил в сени и спросил:
– Кто такие будете?
– Пётр Иванович, – обратился к Шангину Степан, – я сын Петра Кузинского, помните, вы к нам прошлой весной приезжали. А это сын Морозова,