Другим важным фактором моей слабой социальности было то, что в те годы практически, все мои сородичи, проживающие в далекой горной окраине района, работали чабанами, пасли совхозные отары. Их простой быт, трудовые заботы и, вообще, жизнь целиком были посвящены животноводству и ни о чем больше они и не помышляли. В этом отношении, прав М. Монтень (1533—1592), который писал: «Те, кто содержит животных, должны признать, что скорее они служат животным, чем животные им» [Монтень М. Опыты, 1580]. Наблюдая за своими сородичами, да и над самим собой в те моменты, мне думалось, что заботясь об овцах, мои сородичи сами стали таковыми. Представьте себе, что в те годы в нашем роду не было ни одного человека даже со средним образованием, в селе не было школы и детворе приходилось идти в школу в соседнее узбекское село за пятнадцать километров отсюда.
Помнится, в годы юности я осознавал и то, что и одевался намного проще, чем мои сверстники или одноклассники, не было у меня и какого-либо увлечения, вот почему, наверное, всегда чувствовал свою неуверенность, причем, как в кругу одноклассников, так и дворовой компании. Естественно, злился – злился на вес мир, на самого себя. «Не надо завидовать людям, отягощенным властью и богатством. И власть, и богатство – преходящи в этом мире, тогда как ум, честность, порядочность – вечное сокровище», – сказал отец, почувствовав во мне печаль и зависть, – «Каждый проживает свою жизнь и, если хочешь достойно прожить свою жизнь, то постарайся и все у тебя получится». С той поры, я больше завидовал успешным в жизни и работе, искренним и открытым людям, очевидно, не закомплексованным, которые вели себя так, как советовал Марк Твен – «Танцуй так, как будто на тебя никто не смотрит. Пой, как будто тебя никто не слышит. Люби так, как будто тебя никогда не предавал, и живи так как будто земля – этой рай».
Естественно, с тех пор я глубоко не возлюбил чувство элитарности вообще, вплоть до глубокого отталкивания и жажду полного разрыва с ними, то есть с «буржуазией, при малейшем проявлению у них чванства, горделивости своим положением, чувства вседозволенности и презрения к низшим. Именно с той поры я возненавидел всех тех, кто смотрел на меня сверху вниз и разговаривал со мною сквозь зубы или через нижнюю губу. Не скрою, при виде богатых и надменных, как говорится, невольно руки мои тянулись к «булыжнику пролетариата», я не любил ловкачей и проходимцев с «джокером в рукаве», которые в любой момент жизни могли, как говорится, вынуть «карту с бубновым королем». Хотя, я им где-то в глубине души завидовал. Вот-так, у меня внутри закреплялось чувство неуверенности, слагалось нечто такое, постепенно отодвинувшее меня от таких людей на некоторую дистанцию. Так или иначе, ни в школе, ни в компании соседских детей, у меня так и не выработалось серьезные товарищеские чувства, и это имело последствие для всей моей жизни.
Если говорить