Разумеется, дома о случившемся в классе рассказал, родителям твердо заявил, что в русской школе больше учиться не буду. Отец, выслушав меня отчеканил: «Ничего с тобой не случиться! Перетерпи, привыкнешь!». Два дня прогуливал школу, а на третий к нам домой пришла завуч школы. Я долго отнекивался, но она настояла на том, что бы я продолжил школу. Естественно, в классе нас рассадили с моей соседкой по парте. Конечно же было обидно, что ни одна девчонка в классе демонстративно не захотела сесть за парту в пару со мной. Скажу, что в классе меня так и не приняли за своего, сторонились, да и у меня появилась боязнь прямого общения с одноклассниками. Вот-так, начиная уже со второго класса в школе оставался робким одиночкой, застенчивым и отстраненным молчуном.
Разумеется, со временем многое забылось, сам я не навязывался в тесную дружбу с одноклассниками, привык и все последующие годы, вплоть до окончания школы, вел себя отстраненно, живя в собственном мире. Этот злополучный год врезался в мою память навсегда. Да и потом, не счесть, сколько было унижений, оскорблений, недоразумений из-за моего незнания элементарных русских слов и выражений. Если до того слыл обычным, в меру открытым мальчуганом, то уже через год превратился в обидчивого, замкнутого, даже озлобленного мальца. Дедушка З. Фрейд (1856—1939) посчитал бы мой пример, как отчетливое проявление того самого чужеродного, разрывающие единство сознание, аффекты бессознательного [Фрейд З. Психология бессознательного, 1990]. Уже потом, обучаясь в медицинском институте, штудируя психологические труды, понимал, что это было, по сути, защитной реакцией моей психики на травмирующее сознание аффекты.
Разумеется, были и другие причины, другие факторы. Жили мы тогда в районном центре, на одной из центральных ее улиц, на которой забор к забору расположились ведомственные усадьбы тогдашнего районного истеблишмента – секретаря райкома