отказаться от малыша, которого выносила, продать яйцеклетку… и знать, что где-то бегает и смеется твой ребенок… Можно, конечно, об этом не думать. Она отнюдь не осуждала женщин, которые зарабатывали таким образом, но сама, даже если хотела, не могла. Все-таки она была домашней девочкой, которую с детства растили «хорошей», в этом был недостаток – ее или воспитания, трудно сказать. Но вся эта ее «хорошесть», впечатлительность, излишние мысли о том, не обидит ли она кого, не сделает ли кому плохо, стремление к какой-то идеальной справедливости, восприятие мира через розовые очки, а всех людей – такими же, как она, добрыми и порядочными – здорово мешали ей жить, сковывали внутреннюю свободу, заставляли выбирать «должна», а не «хочу», хотя, впрочем, как такового «хочу» и не было. Зато был страх – шагнуть за пределы своего гнездышка, своей семьи, – в реальный мир, жить там, стремиться, добиваться. И, казалось, она так и просидит всю жизнь дома, стеснительная, наивная, боящаяся перемен, и никогда не изменится. Трудилась она снова (вернувшись после попыток заработать где-то еще) на той работе, куда устроила ее мама. Такая странная традиция в советском стиле главенствовала в ее семье – «куда привели, там и работай, хорошо можно устроиться только по блату, а у нас его нет». И люди годами, десятилетиями трудились на одном месте, занимаясь издательской деятельностью – в редакциях и типографиях. И может быть для кого-то комфортно – всю жизнь видеть одни и те же лица и получать примерно одинаковую зарплату. Но Люба считала, что человек должен меняться, развиваться, стремиться, открывать для себя что-то новое. Впрочем – это личное желание каждого. В замечательном фильме «За бортом» есть потрясающая фраза: «Большинство из нас живет с шорами на глазах, знает лишь только тот небольшой островок, на котором родился, Вам же, мадам, повезло, Вам выпала редкая удача сорвать с себя эти оковы, увидеть жизнь совсем с другой стороны, теперь только от Вас, мадам, будет зависеть, как Вы будете использовать эти знания…». Перемены нашли ее сами – неожиданно, стремительно ворвавшись в ее жизнь и полностью изменив ее, да и саму девушку. Поднимая бокал шампанского в Новогоднюю ночь, Люба и предположить не могла, что скоро уже никогда не сможет вернуться к себе прежней. И слава Богу.!
Как странно начался этот год – закрутил, завертел вьюгой, – и будто бы и не было его первого месяца вовсе. Уже тридцать первое января… Тридцать первое, уютный чуть морозный вечер, ласково глядящий на город желтыми глазами фонарей. Последней вечер ее свободы – легкой, привольной жизни. А что дальше? Люба не знала.
Она задумчиво шагала по мягкому снегу школьного двора, немного вороша и подкидывая его вверх мысками сапог, и думала о завтрашнем дне, послезавтрашнем, послепослезавтрашнем. Богданчик делал уже, наверное, десятый круг на лыжах, его раскрасневшаяся мордашка улыбалась, глаза задорно блестели. Любе нравилось вот так выходить с ним в вечернюю зимнюю тишь, наблюдая, как сын падает и снова встает на лыжи, как катится
