Обронила синица перо из гнезда. Юрий Манаков

кресло и, плюхнувшись в него, обвёл безжалостными совиными глазами проследовавших за ним Милкина и подоспевшего Ширяева.

      – Вы мне ответите, куда людей подевали! В лагехя захотели, на лесоповал? К стенке пхислоню, как миленьких!

      – Товарищ первый секретарь губкома, – робко начал Фома Иванович. – Люди выходят из тайги. В лазарете проходят курс лечения двенадцать бойцов. Поступили сведения, что и руководство отрядов живо. Они здесь, недалеко от города. Мы как раз перед вашим приездом снаряжали поисковую группу.

      – Так что ж вы молчали! – нетерпеливо перебил Лысощёкин и, задумавшись на мгновение, бросил: – Я тоже еду. Впехёд!

      И уже в дверях, не оборачиваясь, процедил:

      – А сведения вехные?

      – Скорее всего, да, – поспешно ответил Милкин и, покосившись в сторону Ширяева, добавил: – Любопытную тетрадь оставил в приёмной один таёжник, видимо, из кержаков. Мы, как узнали, что написано в этих бумагах, пытались задержать таёжника, да он как в воду канул.

      – Хаззявы! Вехнёмся, обсудим на заседании пахтактива ваши халатные действия. Тетхадь сейчас же мне. В пути ознакомлюсь. И давай немедленно – впехёд, да возьмите побольше бойцов. Вдхуг засада!

      Пленников отыскали довольно быстро по припорошенной позёмкой, едва угадываемой лыжне Прокопа, которой он входил в Талов. Чоновцы были, хоть и сильно обморожены, но живы и в сознание. Лысощёкин и Милкин ждали их на окраине городка в избе секретаря партийной ячейки одного из лесопунктов, где Исхак Филиппович то мрачнел и возмущенно топал ногами, то заливисто хохотал, зачитывая вслух исповеди незадачливых чоновцев.

      Руководил операцией Ширяев, он же первым и разворошил пихтовый лапник и сдёрнул холодную доху с закоченевших Феньки-Стрелка, Кишки-Курощупа и бергалов. Бойцы в это время ловили лошадей у обрывистого пригорка.