Сокол пущенной стрелой вылетел из коридора обратно, стараясь не создавать много шума. Остановившись, чтобы перевести дух, а заодно поглядеть, кто же там поднимался, он быстро утер пот со лба и выровнял дыхание. Вовремя. Из-за поворота показался сотничий писарь – дьяк Аким.
– Финист Велеславыч!
– Здравствуй, Аким, – кивнул витязь, стараясь дыханием унять колотящееся сердце.
– А чего это ты здесь? Разве сейчас не младших тренируешь? – подозрительно сощурился дьяк.
– Да по нужде отошел вот, – витязь коснулся живота и еле заметно скривился, – корчмарь, собака, видать, подкисшие щи вчера подавал.
– О, это Кузьма который? Он может, черт веревочный, прости Господи! А дык чего ж ты стоишь? Пойдем, мне на голубятню надобно, я тебя провожу.
Финист от досады едва зубами не скрипнул, но ничего не попишешь.
Яблоневый звон стал тише, пока снова не стал едва слышимым, а вот дьяк балаболил не умолкая до самой вежи с голубятней.
– Чтоб тебе пусто было, балабол проклятый, – рыкнул Сокол, как только они разошлись, но чутье подсказывало, что дьяк, отчего-то, не торопился подниматься на голубятню. Будто выжидал чего-то.
***
Лямка сумы неприятно врезалась в плечо и оттягивала, но Алексий упрямо поправил ее и двинулся дальше. Утварь громко звякнула, чем заставила кметя поморщиться.
Он, как и уговаривались, дочистил все, что ему наказали и теперь волочил на себе распухшую от количества утвари суму в подклети. Туда, откуда парой дней ранее сам же все и приволок. Однако, звон металла не мешал парню слышать звон яблоньки.
Алексий сразу подметил, что здесь, у двери, ведущей вниз, звон был чище и громче. Сказать об этом Финисту? Да тот, поди, и сам уже это услышал, коли тут проходил. Парень толкнул дверь и рвано вздохнул. Не любил он эту лестницу. Пару раз кметь уже падал с нее впотьмах, когда шел с очередными начищенными кадилами, так что о коварстве скрипучих ступеней был осведомлен.
Его встретил сумрак подклетей, освещенный несколькими навьими светильниками, кои сотне когда-то подарили послы. Алексий не ощущал в них никаких чар, потому, видать, купол их и не погасил.
Чуять чары его научила матушка, когда он был еще совсем дитятей. Она сажала маленького Алешу к себе на колени и рассказывала, что все вокруг ощущается по-разному, и коли в животе будто блошки скачут да пальцы иголочками колет, то енто оно и есть. И ворожить по-маленьку тоже она научила, но совсем немного: ранку там какую зашептать али птицу успокоить, чтоб в руках не билась. Поэтому ему было странно ощущать привычных «блошек», когда помер первый кметь Андрий. А уж когда в крепость явилась Василиса, так он вообще не понял, как от девицы может руки аж до локтей морозить.
Вот и сейчас, стоило ему шагнуть с последней ступени в густой полумрак подклети, как живот скрутило