– Ой, напугал, – презрительно бросил Олмейер. – Тебе силенок не хватит. От голода скоро свалишься.
– Я действительно не ел уже дня два, а может, и больше, – точно не помню. Наплевать. У меня в душе словно угли горят, – мрачно признался Виллемс. – Вот, гляди! – Он обнажил руку со свежими ранками. – Я кусал себя за руку, чтобы забыть, как больно жжет этот огонь! – Виллемс с силой ткнул себя кулаком в грудь, пошатнулся от собственного удара, упал в соседнее кресло и медленно опустил веки.
– Отвратительный фарс, – пренебрежительно сказал Олмейер. – И чего такого нашел в тебе отец? Пользы от тебя как от кучи мусора.
– Кто это говорит? Человек, продавший душу за пару гульденов, – утомленно пробормотал Виллемс, не поднимая век.
– Не за пару, – машинально огрызнулся Олмейер и растерянно запнулся, но тут же снова взял себя в руки. – Зато ты свои деньги пустил на ветер, бросил под ноги чертовой дикарке. Она уже превратила тебя в посмешище, а очень скоро и вовсе убьет – или своей любовью, или своей ненавистью. Ты тут упомянул гульдены. Видимо, имел в виду деньги Лингарда. Что бы и за какую бы цену я ни продал, ты последний человек, кому пристало хаять мою сделку. Мне-то ничего не грозит. Даже отец, капитан Лингард, теперь к тебе близко не подойдет. Ни на пушечный выстрел…
Все это Олмейер выпалил в запальчивости, одним махом, буравя Виллемса взглядом и тяжело пыхтя через нос от обиды. Виллемс твердо посмотрел на него, поднялся и решительно произнес:
– Олмейер, я хочу начать здесь свою торговлю.
Тот лишь пожал плечами.
– Да, и ты должен мне помочь. Мне нужен дом, товары для обмена и немножко денег. Я очень прошу.
– И это все? Может и этот пиджак тоже? – Олмейер расстегнул пуговицы. – А как насчет моего дома или сапог?
– В конце концов, это естественно, – продолжал Виллемс, не обращая на реплику Олмейера ни малейшего внимания, – естественно, что она желает положения, которое… Тогда я смог бы заткнуть рот старому проходимцу и…
Виллемс умолк, его лицо озарилось мягким светом мечтательного воодушевления, глаза закатились. Его исхудалая фигура и оборванное платье напоминали отшельника, узревшего перед собой видение блаженной славы, купленной ценой отказа от мирских соблазнов. Он сбился на пылкий шепот:
– Я забрал бы ее к себе, подальше от ее племени, для себя одного, под собственное влияние… вылепил бы… направил… души бы не чаял… отогрел… О-о, какое блаженство! А потом… потом мы уехали бы куда-нибудь далеко-далеко, где она никого не знает. Я стал бы там для нее всем миром. Всем миром!
Лицо Виллемса внезапно преобразилось. Рассеянный взгляд вдруг вновь обрел твердость.
– Я, разумеется, верну все до последнего цента, – заявил он деловым тоном, в котором зазвучали прежние уверенные нотки, прежняя вера в себя. – Все до последнего цента. В твои дела я не полезу. Я вытесню местных торговцев. У меня есть соображения, как это сделать, но пока это не важно. Капитан Лингард одобрит мой план – я уверен. Ведь