Через несколько минут он вдруг тронул шофера за плечо, и тот остановил машину. Я почувствовал, что черный китель собирается выйти из машины, и заволновался. Он взглядом показал мне, что не прочь открыть дверцу кабины.
Я сошел на дорогу и стал в смиренной позе. В самом деле я сильно волновался. Он открыл дверцу и, как-то деловито поеживаясь от ночной прохлады, вышел.
Я продолжал стоять в смиренной позе, чувствуя, что эти мгновенья сейчас решают мою судьбу.
И вдруг я почувствовал, как он, почти не глядя, слабым мановением руки, топорик, я успел заметить, был в другой, направил меня в кабину.
Стараясь не создавать излишней суеты, я быстро, и в то же время стараясь избегать в своей быстроте воровского проворства, проскользнул в кабину. Боком проскользнул, чтобы не слишком прямо промаячил перед его глазами этот несчастный карабин. И когда я ровным ликующим толчком прикрывал дверцу, успел заметить самое удивительное. Я успел заметить, как он с непостижимым лукавством отводит глаза от карабина, словно с ним, а не со мной уславливаясь, что они друг друга не видели.
Он еще несколько секунд простоял, ожидая вторую машину, а потом, озаренный и даже слегка ослепленный ее фарами, взмахнул топориком, давая ей приказ держаться за нами. Наша машина тронулась, и он исчез в темноте.
– Он здесь живет, – сказал сван, сидевший рядом. Оказывается, он проснулся. Возможно, он даже проснулся от моей радости.
– Да, я понял, – кивнул я, чувствуя огромную доброжелательность к этому факту.
После физического и нервного напряжения сидеть в кабине было необыкновенно уютно и тепло.
– Знаете, хороший парень и грамотный, но немножко любит… – сказал сосед по кабине и, не найдя подходящего слова, покрутил ладонью в воздухе, как бы стараясь показать очертания отрицательных флюидов, исходящих от самой его должности.
– Да, я понял, – сказал я, чувствуя огромную доброжелательность ко всему, в том числе и к этим отрицательным флюидам.
Я ему рассказал, как мой страж пытался отрицать, что он спал. Сван расхохотался, шофер тоже стал смеяться, хотя он мог рассмеяться гораздо раньше, когда все это случилось. Впрочем, возможно, тогда он просто нас не слышал.
– Что смеетесь? – вдруг отозвался Гено с той стороны.
Сван, сидевший рядом со мной, с удовольствием повторил мой рассказ, и они оба рассмеялись вместе с шофером.
– Значит, ты сам голову ему держал, а он говорит – не спал? – спросил у меня сосед, руками показывая на воображаемую голову.
– Да, – говорю.
– Ха-ха-ха! – снова рассмеялся он, откинувшись.
– Ха-ха-ха! – более сдержанно поддержал его шофер.
– Ха-ха-ха! – громыхал снаружи Гено.
– Я думал, – говорю, – сванский обычай считает позором спать на людях, потому он отказывается.
Тут я, конечно, слукавил, чтобы кружным путем польстить сванским обычаям.