– Пап, ты, давай, не перекручивай. Тебя там не было. А то, что донесли, черт знает сколько раз перевернуто с ног на голову.
– А я вот думаю, мало вам вломили! – в сердцах прокричал Николай Иванович. – Ты пятнадцать лет каратэ занимался, чтобы по убогим подворотням ногами махать?
– Нет. Не для этого. Мне нравилось в летнем тренировочном лагере. Без вас.
– Коля, я прошу тебя… – предупреждающе вставила мать. – Держи себя в руках.
Только, где там! Градский-старший эту просьбу даже не расслышал.
– Ну-ну, герой! Чего ты стоишь без нас? И где машина, позволь полюбопытствовать?
– В центре.
– Коля…
– Где именно – в центре? Или ты точно не помнишь? – с издевательской усмешкой.
Прерывая этот односторонний скандал, Град тронул отца за плечо, чем всегда выказывал некую привязанность, но отнюдь не стыд и расскаяние, как того хотелось Николаю Ивановичу.
– Возле Дюка[1], – бросил перед тем, как присесть на кровать.
– Возле Дюка…
Отключив звук, положил мобильник на тумбочку. Мать, тут как тут, склонилась, разглядывая рассечение на лбу.
– Мне кажется, нужно все-таки зашить.
– Мам, я устал и хочу спать.
Вздохнула тягостно.
– Ложись, конечно.
Упав на спину, разлегся поперек кровати. Закрывая глаза, выровнял дыхание. Пока мать задергивала тяжелые серые портьеры, отец еще некоторое время бухтел.
– Господи, доживу ли я, чтобы увидеть тебя человеком…
Провалился в темноту.
Сон был тяжелым. Он знал, что спит. Но в то же время слышал все, что происходило в реальности: монотонную работу климат-контроля, периодическую вибрацию телефона, далекий и приглушенный рокот газонокосилки. Управлял своими мыслями. Перебирал и отсеивал приходящие в забытье картинки.
Он о ней, конечно же, забыл и думать. Поначалу тянуло взглянуть. Проверить, смотрит ли она в его сторону. Узнать, каким будет ее взгляд: холодным, злым или тем самым, который наиболее его баламутил, – смущенным.
Перекрыл свои желания. Переключился.
Потом, ясное дело, само отпустило. Не замечал ее уже по привычке. Иногда чувствовал, что где-то рядом, но глазами не искал.
Временами рвался что-то о ней написать. Целые строфы помимо воли формировались в голове, некоторые слова на языке висели, пальцы зудели взяться за карандаш. Много чести для нее! Все в утиль, без сожаления.
Записи Града никто никогда не читал. Он их исключительно для себя делал. Сам же никогда не перечитывал, что называется, выплеснул и забыл. Столько этих потрепанных тетрадок в столе сохранилось, хватило бы, чтобы при желании отследить всю его бессмысленную жизнь. Прежде никогда не стыдился подобного рвения, зато о злобной мурзилке вдруг стало неловко даже думать. Не то, что писать.
Ни строчки. Ни слова. Баста.
Он не какой-то там Курков, чтобы сочинять сопливые рифмы о своей ненаглядной плюшке.
«Не твоей…»
«Не