Надежда на идеалистичный финал рухнула в пропасть. Позже стало известно, что все одноклассники, даже умственно недалёкие, сумели обойтись собственными силами и пристроиться в приличные учебные заведения – все, кроме него. Он слишком рьяно рассчитывал, что прячущийся невидимый проблеск потенциала сделает его удачливее – хоть раз в жизни.
Законы реальности работали совершенно иначе, не всегда в качестве привратника, охранявшего врата в свободный и справедливый мир. После выпускного, на котором Дэниел не присутствовал, он ещё сильнее продолжал разочаровываться в грандиозных планах на будущее – его все представляли чётко и натуралистично, но только не он. Это так губительно терзало, негативно заставляло противостоять козням неблагодарной судьбы, в которую не он верил – считал её далеким отголоском героического и художественного эпоса. Всегда казалось, что ему не находилось достойного места под оберегом небесного светила. Сколько он бы не вздыхал, превосходно нащупывался осязаемый миллиметр открытой замочной скважины – непримиримое желание первооткрывателя обрести полноправную самость.
Провал на вступительном испытании прямо-таки вынуждал покинуть Мирэдейн с крохотным начальным капиталом, найти подработку и потратить следующий год на подготовку к повторному поступлению – от намеченного он не собирался отрекаться, и тем более сдаваться – слишком долго уступал победу обстоятельствам из-за прилежания перед лишениями, оправдываемыми избитой подсознательной установкой: «Не ты один такой на свете… Кому-то ещё хуже, чем тебе. Ничего… всё сойдёт… Приходится остальным, придётся и тебе…». Источник сомнений не отпускал, Дэниел колебался между тем, чтобы перестать мечтать и чувствовать себя творцом маленького мира, и между тем, чтобы наконец-то взбунтовать, покориться амбициозности переменчивых ветров. Выбор оставался только за ним, а он… думал, напряженно и постоянно….
За воротами особняка выглянуло голубое полотно, отвлекавшее от ненужных хлопот; солнце переливалось: ослепляющий белый свет заливался в глаза и на высоте смягчался лунным одуванчиком. Тонкая, остро-щекочущая трава колыхалась на ветру, наклоняясь к песчаной горке. Дэниел спустился на пляж, хорошенько обосновался в тихом и почти безлюдном месте и приступил дописывать неоконченный импрессионизм.
Море на холсте – на самом деле широкого разлива рекой. Посреди спокойного течения выглядывал островок, соединённый с другим берегом виадуком, через который проскальзывали поезда, прячась в зелёных зарослях и выпирающих рядах набережных домов. На вершине города возвышалась часовая башня местного парламента – от него брали начало все улицы