– Ты пришёл сюда не для того, чтобы увидится со мной, а чтобы откупиться за долгие годы отсутствия. – за баррикадами метались жёсткие снаряды. – Не смей меня обманывать, Льеван! – он не хотел больше ничего слышать, уйти и не высовывать носу из кротовой норы, в которую и без того глубоко заполз. Ясная слепота взглядов вынуждала отпираться следовать уже намеченному плану, не сворачивать на иные перепутья. – Может быть, я и держу обиду, но не собираюсь дальше делать вид, что в жизни ничего не изменилось. У меня своя дорога, а у тебя своя….
– Почему ты мне не веришь? – сощурились глаза Льёвана.
– Я никому не верю, никому! Я полагаюсь только на себя. Так проще….
– В таком случае, почему ты не отправишься в Ильверейн? – маг поймал противоречие.
– Я… – оступился Дэниел на повисшем сомнении в беглой мысли.
– Ты просто боишься… – догадался Льёван. – Боишься чужой помощи…
Дэниелу нечем было «крыть», он остался уязвленным по пояс, но заранее сдаваться не собирался:
– Я не боюсь, и в помощи не нуждаюсь. Вроде, как-то сам справлялся, и справлюсь дальше.
– Дэниел! – не утихал протест.
– Я устал с тобой капризничать, Льеван! Я не тот Дэниел, я не утёнок! Я сам хочу понять, чего стою. Мне не место в Ильверейн… Я устал жить так.
– Ты всё не верно истолковываешь! Признай, что ты себя обманываешь! – Льёван хотел осилить перевес чашу весов в пользу потайных желаний юноши остаться за пределами обыденности. Он понимал, что такая тропинка не годилась для прохода тем, кем он дорожил сильнее, чем собственной жизнью – и всё только из-за одной крупной неудачи, бросавшая в обрыв альтернативы будущего.
– Хватит! – не выдержал Дэниел. Змеиное жало, направленное на Льёвана, атаковало его и парализовало. Только спустя несколько минут яд прекратил действие тревожным вдохом: – Я не могу принять твоё предложение, извини…
Льёван осознал всю глубину преткновенной гордости когда-то милого и доброго мальчишки. Он видел, как Дэниэла сдавливал гнев, глаза мучились от бессилия изменить свирепый взгляд раненного зверя; маг не верил, что навсегда упустил шанс увидеть его счастливым: проклинал всех, кто кровожадно и бессовестно заставил долгими годами «утёнка» считать внутренние устремления «гадкими», отречься от мечтаний – иначе заводил в тупик. Все слова доносили единственную мысль: Дэниел прятал банальную просьбу в сочувствии и поддержки – молчаливо отрицал писанные и перечеркнутые строки чувств.
В те секунду Дэниел позорно твердил про себя: «Обрезать бы этот длинный язык» – на него напал порыв, срывавший крышу разуму, не осталось сил притворно держаться стойким оловянным солдатиком.
– Льёван, не думай, что я … – извинялся он так, как знал, что в который раз пошёл на поводу у иррациональности. – Вовсе нет, просто мне тяжело осознавать,