Наотрез отказался от довольно привлекательного дорожного платья, чем расстроил женскую половину Ясиндола, и неожиданно запросил доспехи.
– Что-о? – подумал, что ослышался, ассаец. – В железе? Шестьдесят фунтов? Копчик не осыплется?
Интендантская служба сбилась с ног, перерывая запасники, у Енькиной комнаты не переставали громыхать сапоги. Нашли самый малоразмерный кожаный поддоспешник. Добавили боевые наплечники, наручи и краги арбалетчика, широкий многослойный ремень и верховые сапоги – получился неказистый боец непонятного назначения. Похоже облачался разбойничий сброд в ельских лесах. Широкий плащ с капюшоном довершил нелепый наряд – Уалл вздохнул: 'Кого он хочет обмануть?' – и махнул рукой.
Волосы Енька все-таки, поддавшись уговорам, не обрезал, спрятал под кожаный салад. В Семимирье брили головы изменившим женам…
– Пушаль не повяжешь?
Скрипнул зубами. Пушаль – что-то вроде специального широкого платка, которым женщины обвязывались вокруг бедер, если судьба заставляла одеть доспехи, охотничий костюм или еще какую одежду, напоминающую мужскую. Дабы подчеркнуть фигуру и выделить пол. Воины из женщин такие себе, но защиту никто не отменял – в столице у именитых оружейников можно даже приобрести изящные женские латы. А у королевы, говорят, в охране дворца служили тренированные лучницы…
К ужасу мальчишки, провожала вся крепость. Офицеры и женщины столпились у ворот, солдаты высыпали на стены – цокот копыт гулко отражался от гордых стен. Уалл от природы невозмутим как олень, а Енька малодушно скрылся под капюшоном.
Когда над головой проплыла арка въездных ворот – сзади догнал нарастающий дружный лязг клинков. Ясиндол прощался, как с воином.
Ты навсегда останешься в памяти, оплот мужества и… вывернутого мозга.
За ущельем задержались на взгорке – за горизонт петляли дороги. К горлу подступила горечь – мать, сестра… Может, не заметят? Не догадаются? Если на час-два, и не раздеваться? Оглянулся на ассайца – тот отрицательно покачал головой. Вобла.
Ветер гнал волны по луговой траве, лошади трясли гривами и беспокойно переступали ногами…
От Уммского ущелья – через Берлицкие земли и Вааль. И привет, самый север. Черт бы побрал этот треклятый выбор…
Поздно вечером остановились у придорожной таверны. Енька спрыгнул с лошади, разглядывая старые потрескавшиеся ступеньки, черные от времени балясы и потускневшую вывеску с нарисованной кружкой пива.
– Сколько до Утрицы? – спросил Уалл выскочившего встретить лохматого пацаненка.
– Еще миль тридцать, господин, – стрельнул глазами тот, с любопытством задержавшись на Еньке, – но в Утрице сейчас дружина, – предупредил на всякий случай, – ловят…
– Кого? –