***
У Майки обнаружилась совершенно омерзительная, непозволительная привычка постоянно трогать людей. Просто передать вилку не сможет – непременно коснется пальцев. Будет хохотать – взъерошит волосы. Будет утверждать что-то, беситься – ткнет локтем в бок. Просто позвать захочет – погладит по руке. А могла даже щелкнуть по носу – от этого в Гришкиной груди поднималось что-то, отдаленно похожее на злость. Хотелось отодвинуть ее от себя, хотелось, чтобы она больше совсем никогда не приходила, хотелось, чтобы исчезла, сгинула там же, откуда взялась. Но там, где был Борька, была и Майка. Она прилипла к нему как будто намертво, на жидкие гвозди, как будто смешалась с ним – не расцепить.
И Гришка больше не спрашивал даже, придет Боря один или со своей Маечкой – знал наверняка, что явятся вдвоем, будут глупо хихикать, жаться друг к другу, хвататься за руки и слюнявить друг другу лица, думая, что этого никто не видит.
Света, к счастью, ничего подобного от Гриши не требовала. Они как бы тоже считались парой, часто гуляли вчетвером, но Гришка почти все время молчал, брел где-то чуть позади, иногда, когда Света протягивала ему руку, брался за нее, но не видел в этом никакого смысла. Хоть Света и была довольно рослой, ниже Гришки всего на половину головы, идти было неудобно, приходилось примеряться под новый, чужой, ритм, ладонь потела, порой даже немного покалывало пальцы от онемения, и все время хотелось высвободиться.
Но складывалось впечатление, что тогда они безапелляционно проиграют Борьке и Майке в замысловатой дурацкой игре «Кто из нас лучшая пара?», а Свете было важно, чтобы игра продолжалась, чтобы они отставали хотя бы не с унизительной разницей по очкам, и Гришка терпел, проявляя всю теплоту, на которую только был способен.
За пару недель до дня города случилось настоящее чудо – асфальт на тротуарах и гранит на набережных окончательно высохли, а солнце повисло на небе крепко и уверено, обещая на время никуда не деваться. Ноги шли будто сами, кроссовки почти отрывались от земли, и очень хотелось дышать. Гришка волочился за Светой с чумной головной, смотрел как впереди, обгоняя Бориса, едва ли не вприпрыжку бежит к воде Майка. Вышли к Стрелке. У воды был сумасшедший цвет неразведенной синей гуаши, все блестело, играло, а небо было далеко и радостно. Навстречу, от ступеней, поднимались такие же, полупьяные, будто не веря, что вот, пережили, зима, наконец, кончилась, будет свет и тепло, будет смысл вставать по утрам.
Майка присела к воде, осторожно тронула ее пальцами и захохотала. Почему-то не сдержавшись, Гришка улыбнулся тоже. Дурацкая Майка, дурацкий