Иисус. Картины жизни. Фридрих Цюндель

видится поведение жениха, а поскольку он уверен в победе Иисуса, образно говоря, «в Его способности уплатить долги Своей невесты», то уже сейчас, наблюдая за Его действиями, Иоанн замечает, как радуется Иисус, ощутивший Себя таким женихом. Иоанн называет себя и Иисуса посланниками Божьими, при этом Иисус – жених, а Иоанн – Его сват. Вначале к невесте приходит сват, которому отводится важная роль, но она такова именно потому, что за ним стоит жених[32].

      На светлой вершине победы Иоанн открывает в этом образе смысл собственной жизни и грядущее исполнение всех надежд, которые он питал сам и возвещал другим. Умалить себя ему было нетрудно, что принесло успокоение после напряженного ожидания, выдержавшего тяжелые испытания. Как хотелось ему еще совсем недавно продолжать свое дело, но внезапно оно расстроилось, и не по его воле. Тетрарх Галилеи Ирод, удостоивший Иоанна своим вниманием, то ли в ходе доверительной беседы, то ли намерением окреститься, вынудил Иоанна сделать замечание касательно одного темного момента в его супружеских отношениях. Как, должно быть, отчитала Ирода его супруга, заметив, что мужа после этих слов Иоанна стала мучить совесть? Что этот грубый необразованный человек, который и одеться-то прилично не может, знает о нежных желаниях и «священных» правах знатного сердца? Как неосмотрительно и безответственно – позволять этому опасному оратору из народа и дальше заниматься своим делом! «Если он такое говорит в лицо, тогда что же он говорит о тебе за спиной? К чему все это приведет?» Звучит, надо сказать, убедительно. Иоанн был арестован и вынужден был провести остаток своих дней так же, как прежде, – в одиночестве. Но насколько тяжелой показалась ему его жизнь теперь, когда его сердце тысячью нитей было связано с сердцами своего народа, об этом нам остается только догадываться. Это отчасти и объясняет помутнение его рассудка: не случись его, он, чего доброго, разуверился бы в Иисусе. Но было еще и нечто другое, объясняющее происшедшее с ним. Грядущий десятилетиями занимал без остатка его сердце, питал его фантазию, и он, отшельник, поставленный на великие дела, воображал себя великим, могучим, не таким, как все. К тому же большие и маленькие беды и радости человеческой, семейной жизни он знал лишь теоретически, а всевозможные болезни, душевные терзания и прочее для него ровным счетом ничего не значили. И теперь ему, наверное, было трудно понять, почему Иисус тотчас после заключения его в темницу избрал совершенно Новый путь, отправившись странствовать по миру и заходя в те деревни, куда Его раньше приводило ремесло. И совсем уж ему было непонятно, зачем Иисусу такие «пустяки», как целительство. Иоанну, возлагавшему на Иисуса возвышенные надежды, подобное занятие казалось слишком мелким, обывательским, и его сердце сжималось при мысли о том, что Иисус в силу Своего добродушия (качества, которое он и прежде замечал в Нем, считая его развитым «уж слишком»), похоже, отчасти забыл о высоте Своего призвания. Вероятно, его прозвучавший столь официально вопрос: «Ты ли Тот, Которому