– «Это дверь в мой личный туалет, ну повернись ты чуть левей…» – вздохнул судья, спешно набивая кожаную сумку, копошась нервно. На Джека он не смотрел.
Джек поднёс правую руку ко лбу, с которого градом стекал солёный пот и двинулся неуютно в направлении двери, находившейся «чуть левее» от первой. Подойдя к ней вплотную, он с опаской подогнул легкую ручку и дверь подалась вперёд.
В лицо ударил свежий воздух так, что низ пиджака парил, словно ковёр-самолёт, а из потрёпанного кармана вместе с длинными нитками вылетели небрежно скомканные бумажки, и что-то слегка тяжелое с каждым разом налегало на бедро, но он не придал этому никакого значения. Волосы развивались, словно пшеница, прижатая к родной земле, в которой набирает высоту, а мысли со свистом покинули уже свежую голову.
Но ветер вдруг дал заднюю и буквально вытолкнул Джека из проёма. За дверью оказалось – ничего. Джек оступился и полетел вниз, падая на что-то мягкое и нежное, как подхватывающее его облако. Послышался скрип и приглушаемое тарахтение крошечных колесиков. Тяжелый квадратный люк отделял Джека от подмигивающего только ему солнца, и спустя одно лишь мгновение закрыл собой всю панораму небосвода. В глазах все стало тусклым и расплывалось. Джек, придя в не себя от ярости, вскочил, как ужаленный, и начал выбивать по стене помещения, в котором теперь находился, самые разнообразные ритмы, но его кулаки врезались в тот же смягчающий удары материал, так что все старания были напрасны, а звуки – неслышны. Он долго стоял в таком положении, но в кромешной тьме его поведение снова изменилось, и Джек плюхнулся на пол, горько рыдая от переполняющей его боли утраты.
***
Захрустел трикотаж матраса напротив совершенно растворившегося Джека, собственно, окруженного этими матрасами со всех сторон. Зацарапали крошечные ножки, не принадлежавшие никому, коготками на концах. Обмякшее тело задрожало – сейчас не он источник звуков, ему хочется законопатить черную точку в этой келье без свечки плотным одеялом, которого поблизости нет.
Черная точка, чернее нависшего фона, плавала в одном месте рядом с Джеком, подскребывая – по её бокам образовывалось вблизи явное шевеление. На всякий случай, ноги пришлось поджать к себе. В темноте белели глаза, как в любой ночной сцене. Белые шарики замусолили напротив Джека так трагично, и будто рыдали без слез. Перед Джеком, привыкшим к темноте, стояла на пальцах, вместо ушей, верхняя и безносая половина черепа, словно принадлежавшая тому, кто уже утонул под хлопковым сумрачным полотном. По-варварски черномазые пальцы вжимались в податливый пол, закругляясь тромбоном, череп затрусился в потрясающем ознобе, либо обычной судороге. Маленький уродец всё-таки успокоился через секунд десять, чем-то двинул Джека в ногу:
– «О, ты уже в лоховозе… Значит, я вовремя!».
Его пальцы, голова – всё ушло в непрозрачную глубь, исчез из виду мистический