Как бы ни туго не приходилось, но все же Никита, как положено таежному охотнику, чуть ли не на «автопилоте», успевал выполнять почти все запланированные и выверенные годами дела по добыче соболя: ставил капканы, подчищал дворики, настораживал кулемки, забирал попавшуюся в ловушки добычу. Он не мог вспомнить ни одного такого богатого на соболь года: в день он забирал по три-пять штук. Бывало и больше. К езде на снегоходе более или менее Никита приноровился, только вот вечерами снимая шкурки, он все больше чувствовал, как пальцы слабеют и плохо слушаются его. При настораживании капканов на морозе это не так было заметно, но при кропотливой работе с ценным мехом это воспринималось очень ясно. Никита вспомнил, когда обратил внимание впервые на боль в запястье и в пальцах, как Юрий Всеволодович долго почему-то изучал именно ногти на его руках и даже прикладывал к ним масштабную бумагу-миллиметровку.
Совершив два больших круга и добыв при этом приличное количество соболя, Никита все же решил наведаться в дальний свой домик в верховьях Нымды. Заканчивалась первая декада декабря. Заканчивались и «волшебные» таблетки – осталось пять штук, поэтому Никита и решил, что если он сейчас туда не выдвинется, то уже никогда там не побывает. Ему было жаль уходить из этой жизни, не попрощавшись со всеми своими таежными пристанищами. Конечно, та избушка была, пожалуй, наименее ухоженная из всех, так как добираться туда летом было довольно сложно из-за скалистого труднопроходимого кряжа, который шел перпендикулярно к реке примерно в десяти километрах от проходной избушки, что была выше по течению от основного зимовья. Проще всего, если можно так сказать, туда можно было добраться на снегоходе по замерзшей реке, но Нымда покрывалась льдом только после продолжительных сильных морозов к началу декабря, а то позже. Да, тяжело было добираться в те места, но добыть хотя бы несколько шкур темного соболя всегда было очень соблазнительно. Даже находясь в исключительно плохом состоянии, эта охота,