Само собой, когда они смогут найти в себе силы от этого оклематься.
Пока Грод бегал по лагерю, пытаясь найти алкоголь, Вальдман очнулся. Он сумел подняться на ноги, похрустел начисто задубевшими суставами и, достав трофейным кинжалом из зажившей кожи грубые нитки, неторопливо вышел во двор.
За пределами города образовались огромные горы того, что осталось от орды, со ступеней чёрного хода второго этажа их было отлично видно. Воздух вокруг снова наполнился запахом горелого орочьего мяса, на этот раз, таким сильным, что от него даже эльфу вполне могло бы стать дурно.
Людей же складывали во дворе рядами, вернее, только тех, кого ещё могли собрать и перенести. Скорее всего, их похоронят в братской могиле, когда они пройдут через руки интендантов. Вальдман от всей души радовался, что на небе при этом сияет яркое, уже почти тёплое весеннее солнце. С ним ему было как-то спокойнее, особенно, когда оно согревало его голову.
Правда, кое-что было не так: перед трактиром стоял внушительный караул. На выходе скучали два серьёзных мужичка с длинными кавалерийскими топорами. Кроме того, по углам и в некоторых местах у окон болталось несколько вооружённых типов. Такое уже бывало, и не раз, Вальдман изо всех сил пытался вспомнить, что же такого он серьёзного натворил, что за трактиром такой надзор. Ещё он мысленно про себя отмечал и другие признаки грядущих проблем.
Например, негласная пустота перед трактиром, словно бы никто не хотел сейчас тут оказаться. Ещё медики, питание и никаких поздравлений, никакой оплаты. Так что Вальдмана это наводило на мысль о том, что пора как-то взять свою награду и как можно скорее дать дёру. Но профессиональная честь сперва требовала отдать долги.
Вальдман поднялся на второй этаж сильно потеплевшего со временем трактира, прошёл мимо нескольких дверей на помосте, перешёл над залой через крытый переход и вошёл в одну из гостевых комнат. Даэвина он застал стоящим напротив окна, тот опирался на подоконник и сверлил взглядом разбитое окно. Его волосы шевелил ветер, сюда доносилась орочья вонь, но эльф ни на что не реагировал.
Его клинки лежали рядом, на кровати, вместе с дорожной сумкой. На крохотной тумбочке стояла почти нетронутая еда.
– Не стоит тебе сейчас вставать, – спокойно сказал верберд, с порога учуяв под бинтами свежую кровь, – эдак ты и за месяц не поправишься.
Даэвин молчал, его кожа становилась всё бледнее и бледнее, а челюсти сжались, обострив и без того острые скулы. Стрелок слышал, как упирающиеся в подоконник ладони с хрустом сжимаются в кулаки.
– Их нет, Вальдман, – тихо сказал он, – Никого нет. Более сотни, весь отряд, а теперь…
– Ты ничего не мог сделать, – оборвал его стрелок, – Его нельзя было убить. Было нельзя, пока он сам не захотел. Мы этого не знали…
Даэвин