Играло радио. Старший повар – огромный чернокожий мужчина, служил когда-то в военной полиции во Вьетнаме – стоял у большой раковины и повернулся на звук ее шагов.
– Кларенс, мне нужна тряпка и ведро, – попросила Рут.
– Плохи дела, – покачал он головой.
Худощавый молодой человек в заляпанном белом фартуке – Рут узнала его, но не могла вспомнить, как его зовут; он новенький, помощники на кухне слишком быстро меняются, не удержать их – вышел в посудомоечную комнату и вернулся, толкая перед собой ведро в потеках мыльной пены.
Глаза начали слезиться от едкости чистящего средства, но Рут была благодарна, что запах такой резкий.
– Позвольте мне, – Кларенс попытался оттеснить ее.
– Да нет, я сама. У вас и так тут хватает дел. Но спасибо.
В столовой врачи растянули носилки и без церемоний водрузили на них Эда.
На его лице виднелись следы слез.
– Я не могу дышать, – вдруг сказал он, и в голосе его звучала паника.
Девушка коснулась его руки, обернулась и быстро заговорила – ничего не разобрать – в приколотую к плечу рацию, которая отвечала резким стрекотом.
– Все в порядке, – успокоила она Эда и надела ему кислородную маску. – Давление в норме, пульс в норме. Все будет хорошо, сэр. У вас нет диабета? Курите?
Эд кивнул – Рут знала, курит он очень много, – в глазах его сохранялось умоляющее выражение.
Врачи двигались быстро, подхватили носилки, учителя и мальчики с шумом раздвинули столы и стулья, чтобы дать им дорогу. Рации попискивали и потрескивали. Девушка, придерживая рукой изголовье носилок, диктовала какие-то цифры.
Еще несколько мгновений – и они исчезли.
Рут обмакнула швабру в ведро, протерла пол. И внезапно почувствовала, что целый вечер сегодня, целый день приближалась она именно к этой минуте. Да, иррационально. Ведь ничего не случилось сегодня. Абсолютно ничего.
Учителя и мальчики вокруг нее передвигали на место столы и стулья. Она отжала тряпку, снова ощутив прилив благодарности за резкий аммиачный запах чистящего средства. Ладно, убрать за кем-то совсем не так страшно. Вполне можно пережить.
Все те годы, что они здесь прожили, она и Питер… Да, вот такая она, наша жизнь.
Мысль внезапно поразила ее. До чего же нелепо – вдруг это обнаружить. Ну конечно, это их жизнь.
И после ничего нет – нет ничего для нее и Питера.
Она повернула длинную ручку швабры, чтобы еще раз ополоснуть тряпку. Вдруг вернулся тот странный сон: она одна в заброшенном прекрасном месте, которое кажется таким знакомым. Глаза начало пощипывать.
Нет, не стоит быть такой чувствительной. Эд Макларен пережил ужасные минуты, не она. Доктор Веннинг не уставала повторять, что чувствительные люди – самые страшные тираны.
Питер тронул ее за локоть.
Взял швабру у нее из рук – автоматический жест рыцаря – и рассеянно остановился, словно позабыв, что это