Бог? – Да, возможно. Рай и ад? – Нет.
Ноев ковчег? – Нет, конечно.
Хлебы и рыбы?.. – Что ж, неплохая мысль. Ям Суф, Красное море, воды расступились? – Да, яркий образ, трудно его забыть.
– Знаешь, что мне нравится? – спросила она однажды Питера. – Мне нравится «так». «Так, благость и милость…» Это же вопрос, ты согласен?
Питер, который как раз собирался укладываться спать, натянул на себя белую пижамную футболку и уселся рядом с ней на кровати.
– Рут, ты неисправима – исповедуешь страстные сомнения, – отвечал он. – Пожалуй, да. Вопрос.
– Тогда уж сомнение, – похлопала она его по руке.
– Пусть так, – согласился он. – Сомнение.
И чего же хорошего принесли тебе твои сомнения? – спросила себя Рут, поддернув юбку на платье.
Пора. Некогда предаваться метафизике.
Она спустилась вниз, рукой скользя по перилам. На кухне достала из ящика фонарик и распахнула дверь в подвал – шаткие скрипучие ступени уводили в густую промозглую тьму, будто в пещеру. Батарейка садится. И почему эти фонари никогда толком не работают?
В подвале она неуверенно нащупала путь через нагромождение коробок, паутину, завалы какого-то отсыревшего старья. Как же холодно здесь, и противный запах откуда-то доносится.
Наконец добралась до распределительного щитка, пошарила фонариком по переключателям, все надписи на которых давно стерлись, и повернула один из них.
Сперва ничего не произошло. Но спустя пару мгновений она почувствовала, как дом вздохнул и тихонько загудел над ее головой.
Рут взобралась обратно по лестнице, держась рукой за холодную гладкую палку перил. Питер наверняка уже потерял ее, беспокоится.
В холле она снова остановилась перед зеркалом, теперь уж точно в последний раз. На щеке какая-то сажа. Лизнула палец, потерла.
И тут услышала звук где-то наверху. Шаги?
Подошла к подножию лестницы и прислушалась. Позвала:
– Питер? Это ты там?
Никто не ответил.
Показалось, должно быть.
Глава 2
Через пять минут на лужайке под окнами школьной столовой она остановилась снять туфли. Она редко надевала их, туфли оставались парадными и неразношенными, бежать в них было бы невозможно. И все-таки она надеялась, что никто сейчас не выглянет в окно и не увидит, как жена старого директора, подхватив башмаки и растеряв достоинство, несется босиком в одних чулках вверх по холму.
На пустые лужайки, крыши строений тихо спустился мягкий вечерний свет. Темный блестящий плющ, вившийся по кирпичным стенам, доходил кое-где до второго этажа. По небу проносились птицы, стремительно подлетали к стенам и исчезали в них, словно ныряли в воду. Это зрелище никогда не утомляло ее. То тут, то там листья подрагивали – птицы устраивались на ночлег. Рут нравилось слушать вечерний шорох, исходивший от стен. Они будто оживают. Как зеленые лохматые великаны из кирпича и известки, просыпаются