Ну-ну, прямо и откровенно, верю, конечно. Себе не верю, а тебе верю.
– Я именно такой стиль общения и предпочитаю, Артур Николаевич, – согласно киваю я.
– Отлично. Ты, как говорят, талантливый руководитель и уже многого добился в свои годы. Это достойно похвал и может открыть тебе широкую и успешную дорогу в будущее. Уверен, ты не можешь не задумываться о будущем, так ведь?
– Да, – соглашаюсь я. – Задумываюсь.
– Это хорошо. Значит ты действительно умный парень и понимаешь, насколько всё серьёзно. Ведь возможность, которую ты вовремя не разглядишь или не используешь, может стать самым большим провалом, привести к падению, после которого уже никогда не оправишься. Представляешь, вся жизнь впереди, а ты понимаешь, что для тебя уже всё кончено?
– Честно говоря, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас говорите, – спокойно отвечаю я, но чувствую неприятный холодок между лопаток.
На самом деле, это только на первый взгляд кажется, что всё уже решено и пасьянс сложился окончательно и бесповоротно и ничто не может измениться. Может, конечно. Андропов подумает, что ещё не время, Щёлоков переубедит Брежнева, Чурбанов получит более интересное предложение, или тот же Злобин. Или инерционная волна не успеет докатиться, а меня возьмут в работу. И, например, уработают, они это могут. А что будет потом, я уже не узнаю, если не получу новую попытку в новой эпохе.
– Ты пей чай, – улыбается Рахметов, и улыбка его из вегетарианской становится плотоядной. – Остыл уже. Может, сигарету?
Он протягивает ко мне лежащую на столе пачку «Честерфилда».
– Я не курю, благодарю вас.
– А я закурю, с твоего позволения.
Он достаёт сигарету и, щёлкнув зажигалкой, с видимым удовольствием затягивается дымом.
– Всё-таки, что ни говори, американцы сигареты делать умеют.
Дым клубящейся струйкой подбирается к моему лицу. Козёл, в лицо дует. Через стол, конечно, но всё равно козёл.
– Так что же я могу сделать для родных внутренних органов? – спрашиваю я. – Насколько мне известно, подозреваемые арестованы, улики собраны, потерпевший отправлен на излечение. Разве могу я хоть что-то из этого изменить? К тому же, вы наверняка знаете, что свидетель указавший на преступление не я. От меня здесь ровным счётом ничего не зависит. Что я могу для вас сделать?
– Для меня? – усмехается он, откидывается на спинку стула и подносит сигарету ко рту. – Для меня ничего, а вот для себя ты можешь сделать очень много. Ты, считай, Добрыня Никитич и находишься сейчас на перепутье. Стоишь ты перед камнем и читаешь: налево пойдёшь, коня потеряешь; направо пойдёшь, голову потеряешь. Понимаешь ты это?
Он снова затягивается и снова посылает свой зловонный выдох в мою сторону.
– Не совсем, – хмурюсь я.
– Если ты расскажешь всё о провокации, о том кто её спланировал и вовлёк тебя в эту грязную игру, то ты только коня потеряешь, понимаешь меня? Но