Она прямо сказала Нишитху, что не потерпит никого, кто встанет между ней и Баччу. В ее жизни есть смысл, решимость. И цель тоже. Потому и телесные желания совсем пропали.
– Это самоограничение и преодоление природы, – сказал Нишитх.
– Это не так… Не осталось ни самоограничения, ни попыток преодолеть природу… Тело не только понимает свои границы, но и само их создает.
– По мне, это подавление.
– Ты не можешь объяснить мне, зачем жить…
– Ты преувеличиваешь. Не хочешь на меня смотреть даже…
– Для меня не осталось никакого смысла в этих разговорах.
– Вот, – Нишитх аккуратно пододвинул к ней маленький черный дневник.
– Что это?
– Посмотри сама.
– Но зачем?
– Чтобы узнать меня.
– Разве я тебя и так не знаю?
– Это другой я.
– Мне совсем не обязательно знать тебя другого, если это так.
– Может быть… Но, Шубху, я хочу, чтобы ты узнала и другого меня.
– Нишитх, читать чужие дневники – преступление!
– Но не тогда, когда кто-то сам хочет, чтобы его дневник прочитали.
Ее нерешительность все более нарастала, подобно тому, как в чашке с кофе, стоящей на столе, сгущались сливки. Она захотела выпить кофе залпом, сдвинув сливки. Но не смогла. Кофе, который принесли минут пятнадцать назад, на вкус казался приготовленным несколько дней назад. Словно кто-то приготовил, забыл выпить, а теперь этот же кофе принесли ей. На душе становилось тяжело, словно сгущались сумерки. Пора уходить. Рядом с Международным индийским центром моторикшу не поймать. Придется идти пешком до Кхан маркета. Баччу уже волнуется: мама обещала вернуться через час-полтора, а так и не пришла.
– Пойдем?
Погруженный в себя Нишитх очнулся и посмотрел на нее:
– Давай еще выпьем по чашке кофе?
Она встала:
– Я и первую-то не выпила…
– Почему? Кофе не очень?
– Не хочется… – поднявшись, она отодвинула стул, повернулась к Нишитху спиной, ей показалось, что он поднял дневник со стола и посмотрел на нее с мольбой. Он тихо подошел к ней.
Они вышли из ворот и по счастливому совпадению им попалась на глаза свободная моторикша. Садясь в нее, она попыталась изменить выражение своего лица, чувствуя, что маска равнодушия отражает какую-то безнадежность, что это нехорошо. Ей не хотелось быть такой.
– Нишитх, спасибо за кофе!
Лицо Нишитха было очень грустным, как будто сгустились сумерки.
– Я и теперь хочу, чтобы ты прочитала дневник.
Ей хотелось сказать ему: «За это прости, Нишитх». Но она не смогла отстранить протянутую с радостью и надеждой руку Нишитха, держащую дневник.
Ночью, уже в постели,