Спуск по скрипучей лестнице показался мне целой вечностью, прежде чем я, наконец, ступил на холодный каменистый пол подвала. Толстуха где-то недалеко от меня хлопнула в ладоши, и подвал озарился тусклым светом нескольких десятков факелов, вспыхнувших разом по мановению колдуньи.
Мы оказались посреди длинного коридора, вымощенного очень старым на вид булыжником. Потолки здесь были довольно низкие, но не настолько, чтобы мне пришлось пригибаться. Слева и справа на всей протяжённости коридора располагались ржавые решётчатые двери. Некоторые из них были открыты, мешая проходу, некоторые заперты массивными навесными замками. Место это походило на тюремные казематы, и явно было построено гораздо раньше, чем хибара колдунов.
Толстуха снова поманила меня рукой и, переваливаясь на своих слоновьих ногах, двинулась вперёд по коридору, в конце которого я разглядел ещё одну дверь, но уже деревянную.
Я пошёл вперёд, озираясь по сторонам каждый раз, когда достигал какую-либо из решёток. То, что я увидел за ними, могло повергнуть в шок любого. Груды хаотично разбросанных костей, черепа, висящие на цепях оторванные конечности, некоторые из которых выглядели довольно свежими. И все они, судя по размерам, принадлежали детям. Повсеместные пятна засохшей крови свидетельствовали о том, что жестокие расправы носили здесь регулярный характер. И оттого мне всё больше становилось не по себе.
Тёмная магия – это то, чему я посвятил не один десяток лет своей жизни. Среди тех, с кем мне доводилось общаться, были мерзавцы разных мастей. И лишь одна тема всегда была для меня под запретом – это детские жертвоприношения. Здесь же безумные еретики перешли все границы, мыслимые и немыслимые, и, кажется, я уже знал, что буду делать дальше.
Миновав одну из открытых камер, обставленную грязными склянками и, судя по всему, являвшуюся неким подобием кухни, где колдуны и занимались приготовлением своих отвратительных блюд, я вдруг замер в изумлении.
До деревянной двери в конце коридора оставалось всего пару шагов, и толстуха уже принялась открывать засов, но взор мой был устремлён не на неё. В последней камере, прислонившись к решётке обречённой головкой, стояла чумазая девочка лет пяти от роду. Она смотрела на меня своими глазками, не моргая. В них не было ни боли, ни отчаяния, никаких других эмоций, словно она уже давно смирилась со своей участью.
Я стоял и смотрел на неё как заворожённый, не зная, что предпринять. И вдруг она потянулась ко мне своей маленькой ручкой и цепко ухватилась за подол моего плаща. Я невольно шагнул в сторону, а она так и осталась стоять с протянутой ко мне рукой.
– Понравился ты ей, – оскалилась толстуха. – Мы её бережём для особого случая. В ней есть что-то особенное. Она у нас молчунья.
Я