Тургенев. Не хочу этого утверждать, но заботы о семье, растущие долги, сплетни и преследования, по-видимому, пошатнули его волю к жизни.
Вяземский. И смерть на дуэли не была неожиданностью.
Тургенев. Да, он как игрок ставил на кон единственное, чем владел – свою жизнь.
Вяземский. Он не умел взвешивать последствий своих поступков.
Жуковский. Тут вы ошибаетесь, князь. Оскорбительное письмо к Геккерену не осталось бы незамеченным. Поэта ждала высылка из Петербурга, а он этого и добивался. К дуэли привело вмешательство графа Строганова, известного в прошлом бреттера. Его совет драться возымел большее действие на посла, чем благоразумие и осторожность дипломата…
Вяземский. Но Пушкин явно хотел посчитаться с развратниками.
Жуковский. Цену за это пришлось заплатить слишком высокую. Я остаюсь при мнении, что Пушкин оскорбительным письмом к послу добивался изгнания его из России или своего – из Петербурга.
Вяземский. Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно обвинить тех, кто замешан в этой истории. Но обвинения не обосновать известными пока фактами.
Тургенев. Мы перешли к осуждению поэта?
Вяземский. Да нет… Это наши суждения о человеке, которого мы знали лучше других А что касается осуждения… Боюсь, что на его месте мы повели бы себя не лучшим образом. Но сердце русского не может колебаться в выборе: оно целиком становится на сторону Пушкина и видит в нем только жертву.
Жуковский. Мы безусловно пристрастны. Я и сам подозревал себя в излишних эмоциях. Надеюсь, суд истории будет более взвешенным и объективным.
Тургенев. Для суда нужны факты, истцы и ответчики.
Жуковский. Истцом будет народ русский и не в одном поколении. А пока… Возможно, и не пришла еще пора подробно исследовать и разоблачать тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Надеюсь, и наш нынешний разговор не станет предметом обсуждения в каких-либо досужих беседах.
Отъезд III. (21 Марта 1837 года)
Геккерен. Я не предполагал, ваше сиятельство, что буду вынужден обратиться к вам с подобным письмом.. Но честь моя, как честного человека и как члена общества, оскорблена, и я вынужден дать вам некоторые объяснения. После ареста сына в связи с кончиной Пушкина чувство элементарной порядочности не допускало меня бывать в обществе. Такое поведение было неверно истолковано, его сочли за молчаливое осознание вины, которую я будто бы чувствовал за собой во всем совершившемся. Эти нападки легко опровергнуть, появись я в обществе, ибо они порождены лишь праздностью и недоброжелательством. Но клевета могла дойти до государя, потому я и обращаюсь к вам.
Оскорбительное