Вяземский. И спорить нечего: он своим талантом был обречен и на опеку, и на одиночество житейское, а после двадцать пятого года – и духовное.
Тургенев. Наш спор не воскресит покойного. Вы, Василий Андреевич, фактами, изложенными в письме, указали на одного из главных устроителей западни. При таком опекуне опекаемый обречен.
Вяземский. Действительно, почему начальник Третьего отделения не нашел виноватых в изготовлении и распространении анонимных писем? Все с них началось!
Жуковский. Клевета всегда достигает цели, как бы нелепа она ни была. Легче сдвинуть гору, нежели стереть пятно, которое клевета налагает.
Вяземский. Проклятые письма приходили к нему вместе со сплетнями, и ему нужна была только кровавая развязка.
Тургенев. Злые языки страшнее пистолета? Пушкин мог написать о своих подозрениях Бенкендорфу.
Жуковский. Такое письмо есть. Но он его не отправил.
Тургенев. Почему?
Жуковский. Отправке предшествовала встреча с государем. Император приказал графу найти авторов пасквиля, но расследование ограничилось сличением почерков подозреваемых с почерком в письмах. Сходства не нашли, этим дело и кончилось. Долгоруков и Гагарин оказались невиновными.
Тургенев. И круг подозреваемых нельзя было расширить? Конторские служащие за малую мзду любую гадость напишут.
Жуковский. Автор не найден, потому что его не там искали. Монограмма на печати, оставшейся на сургуче, прочитывается как АР…
Тургенев. А что это дает? Буквы можно соотнести как с русским, так и с латинским алфавитом.
Жуковский. Естественно. Но куда отнести изображение масонского циркуля и невиданной птицы? За монограммой могут скрываться десятки Александров и сотни фамилий вроде Раевских или Полетик. Расследование требовалось более серьезное.
Вяземский. Кому это расследование было нужно? Если бы дело касалось кого другого, виновного бы нашли, не сомневаюсь.
Тургенев. Посылавший письма прекрасно знал, что ведомство Бенкендорфа усердия не проявит и авторы диплома останутся безнаказанными.
Вяземский. Горько оплакивать Пушкина, но еще горше знать, что среди участников заговора были люди, носящие княжеские титулы и русские фамилии. Наш свет стал мне ненавистен. Присутствие многих личностей я выносить не смогу. Негодование и скорбь побуждают меня оставить свет!
Жуковский. Как мы ни опустились после войны двенадцатого года, но письма явно вышли за пределы дозволенного среди порядочных людей.
Тургенев. Клеветники нашли ахиллесову пяту Пушкина – его честь. И честолюбия в нем было предостаточно.
Жуковский. Он знал себе цену и требовал уважения к себе как дворянин с шестисотлетней родословной. Но к аристократической гордости примешивалось и авторское самолюбие.
Вяземский. Да он прямо говорил: «Мне мало того, что мое имя не запятнано в глазах друзей и того круга знакомых, в котором я вращаюсь;