от печали и скорби, как будто в тумане,
и всегда – как надёжа, защита, основа —
обнимает Иаков, старшой, Богослова.
Нам откроют деянья, где явлены братья:
Иоанн златокудрый – ошу́ю Распятья,
и, сквозь дымчатый свет тополиного пуха,
мы Святаго увидим сошествие Духа,
а потом – как, зашедшись от злобного хрипа,
опускает Иакову Ирод Агриппа
меч на шею, святую главу отсекая;
у апостольской святости участь такая.
Дальше мы озираем весь глобус как атлас:
Компостеллу из космоса видим и Патмос,
и Сантьяго де Куба, Сантьяго де Чили…
Это всё мы от братьев навек получили
в дар – свечение веры, величие жертвы.
Те, что живы, и те, кто пока ещё мертвы,
грандиозную видят Вселенной картину,
окунаясь в единую света путину,
где пульсирует Слово Христово живое,
за которым грядут зеведеевы, двое.
…Да, понятен посыл, и отрадна идея.
Отчего же мне жаль старика Зеведея?
«Закат увидеть как рассвет…»
Закат увидеть как рассвет,
дыша полоской заревою,
и вспомнить утренний завет —
теперь ли я его усвою?
И зреть зелёной новизной,
как зреет поросль полевая —
сквозь облак памяти земной
светлея и просветлевая.
III
2004–2011
«Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»
«Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»
Да откуда же, батюшка, взяться-то – ручейку?
Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
даже ежели – будучи начеку…
То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
то ли не было у меня его никогда.
Стукну в грудь – глуха. И грехов на ней – пуд.
Не журчит, родимый, да не дудит дуда.
Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
а душа, как Герасим, – своё мычит.
Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
Не журчит.
Стихотворцу
1
«И болен праздностью поносной…»
…А ежли преподобный Амфилохий
тебя не пожурил за амфибрахий,
не почивай! – тебя снедают блохи,
грехи тебя бодают, мухи-бляхи.
«Пииты мы, – ты молвишь, – а не лохи?»
Твоя самонадеянность несносна,
прискорбна, и опасна, и напрасна.
И в той же мере, что странна и злостна, —
страстна, и своевольна, и пристрастна;
Косна, и кособока, и поносна.
2
Иди туда – где