– А что тогда, по-твоему, страшно?
– Однажды проснуться и осознать, что я проживаю чужую жизнь…
– Ладно, мне все равно тебя не переубедить. Но, пожалуйста, прояви ко мне уважение, выйди к нам на кухню и пообедай вместе с семьей. Я понимаю, что двенадцать часов дня это слишком рано для твоего перекуса, но я напекла панкейков.
– Я совсем не голоден.
– И все же. Нам с отцом было бы очень приятно.
Родители верили в меня. Но только потому что я их сын, а не потому что видели во мне искусство.
Стрелки накручивали дни. К двадцати двум я написал уже четыре второсортных романа и получил более пятидесяти отказов. Моя тактика была проста – я брал количеством, а не качеством. Таким образом я планировал, что после первого опубликованного романа, все предыдущие тут же получат свое место на книжной полке. Я называл это законом инерции, однако, как оказалось в последние дни, этот закон работает в совершенно обратную сторону. Мои хорошие романы, отнюдь, не накручивали шумиху вокруг плохих, но затмевали их и плавно опускали меня вниз.
Иногда я задавал себе вопрос: «Как я пришел к этому?», и понимал, что уже не смогу жить иначе. Даже если эти чертовы романы никогда бы не публиковали, я продолжал бы писать и в тайне от всех надеяться, что завтрашний день изменит всю мою жизнь.
За три года, что я отдал этому ремеслу, я познакомился с множеством людей, но все они были выдуманными. Нет, я, конечно, встречался с ними когда-то, кому-нибудь из них, возможно, даже жал руку или говорил, что мечтаю стать писателем, но о нашей с ними близости известно только мне. Чаще всего у них была не конкретная внешность, а какая-либо характерная ее черта. Кривой нос, например, или зубы с большими щелями. Небольшая кривизна всегда привлекает взор, ведь художники никогда не рисуют пропорционально правильных людей. Совершенно наоборот – всякая истинная красота отличается своей неровностью.
Я продолжал учиться и продолжал писать. Я видел сны, которые истолковывал в рассказах, и копировал диалоги сверстников в институте. Мои глаза превращались в призму. Они воспринимали реальность, перерабатывали ее и пускали нейроны в мой чуткий мозг, который тут же сигнализировал сердцу, и я начинал писать. Это своего рода синтез. Синтез всего того, о чем я когда-то думал, что видел или замечал. Я не сомневался в самом себе. Никогда. Даже когда считал свой новый роман настолько сумасшедшим, что его, на мой взгляд, просто обязаны были опубликовать, но снова получал отказ, я все еще продолжал верить. Однако по ночам я играл в прятки со своей второй личностью и тихонько плакал в свою подушку.
Годы учебы в институте стали худшими годами в моей жизни. Единственное, чему я научился, так это не считать своих новых друзей вечными. Нет, все они временны. Как бы сильно вас не связывали узы дружбы, прозвенит последний звонок, и вы навсегда расстанетесь. Точно так же, как в школе или во дворе дома, в котором тебе пришлось родиться.
Пока мои однокурсники получали гранды, занимались спортом, вокалом и танцами, я