И действительно, в зеркале заднего вида заплясали красные и синие огоньки, затем мы услышали сердитый вой сирен. Умма пробормотала что-то себе под нос, и в течение нескольких ужасающих секунд мне казалось, что она проигнорирует сирены и будет продолжать жать на газ, а погоня за нами попадет на страницы газет. «МЕСТНАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА ПРЕВЫСИЛА СКОРОСТЬ С РЕБЕНКОМ НА ЗАДНЕМ СИДЕНЬЕ». Я представила себе кричащие заголовки с нашими черно-белыми портретами под ними. Умму посадили бы в тюрьму, а меня отправили в исправительное учреждение, или в сиротский приют, или куда там еще помещают детей матерей, нарушивших закон, и так или иначе во всем этом будет моя вина.
Но Умма в конце концов остановила машину, съехав на обочину. Мы оказались у одной невероятно красивой поляны, поросшей травой и усеянной поздно распускающимися полевыми цветами; их желтые, розовые и пурпурные головки покачивались среди высоких сорняков. Я часто задавалась вопросом, устраивали ли люди когда-нибудь на них пикники и что произойдет, если попытаться это сделать. Меня тянуло к этим маленьким, неправдоподобно тихим островкам зелени, крохотным оазисам тайного одиночества и красоты.
Когда полицейский вышел из машины, Умма опустила солнцезащитный козырек и посмотрела в зеркало, проверяя блеск своей улыбки и стирая немного размазавшуюся помаду с верхней губы. Она откинула волосы с лица как раз в тот момент, когда он постучал в ее окно.
– Права и страховку, – произнес он нараспев, и от его глубокого голоса стекло задрожало.
Я смотрела прямо перед собой, мое лицо горело, когда Умма опустила боковое окно. У меня покалывало затылок, а содержимое желудка извивалось, как будто я проглотила угрей. Я ненавидела попадать в неприятности, привлекать к себе пристальное внимание и краснеть.
– Да, конечно, – сказала Умма, неистовая настойчивость ее прежних движений исчезла, когда она полезла в бардачок и достала из сумочки бумажник. Золотой браслет, который она носила, не снимая, – подарок моей бабушки, – задел мое колено.
– Мэм, срок действия ваших прав истек четыре месяца назад, – протянул полицейский скучающим тоном после того, как пролистал бумаги. У него были щетинистые усы, из-за которых он напомнил мне морского слизняка, которого Апа показывал мне в океанариуме.
– Мой муж обычно вовремя напоминал мне о таких вещах, – произнесла Умма. – Он в отъезде.
Я уставилась на нее. Почему она лгала?
– В отъезде, да? – сказал полицейский, скучающая веселость в его голосе исчезла, уступив место чему-то более мрачному, от чего угри у меня в животе зашипели. Он еще больше наклонился к окну, и в его зеркальных солнечных очках отразились наши крошечные копии. Я знала, что он заметил, как забилась жилка на шее Уммы, обратил внимание на то, какие маленькие у нее руки. Его взгляд вернулся к ее лицу; он пытался прочитать, что она за человек. Я никогда не представляла себе Умму кем-то, кроме своей матери, но теперь, глядя на нее глазами полицейского,