– Линять надо – мысль верная. Я не хочу быть рабом. Но, Витёк, не сегодня и не завтра. Нужно втереться в доверие, показать себя примерными работниками. Ударниками труда, так сказать. И потом – раз! И побег! А сейчас максимум, что удастся сделать, получить пулю вдогонку.
– Что-нибудь придумаем по ходу дела. В любой безупречной системе есть слабое место. Нам надо его отыскать.
Придя к консенсусу, пожали руки и притихли, как насекомые в ожидании бури.
Через час их позвали на ужин. Загнали толпу в тесную, пропахшую пылью, краской и едой столовую, усадили и раздали вкусную и калорийную пищу: бульон с луком и жареную несладкую свеклу с кусочком копченой рыбы. Жуя деликатесы для отбросов общества, Николай с горечью в сердце вспоминал блюда, которые готовила жена: потрясающий наваристый борщ с кусочками говядины; мясо по-французски в духовке; голубцы в виноградных листьях; пироги с разнообразными начинками. Там, наверху, он не мог и подумать, что кто-то причислит его, талантливого и неглупого человека, к людям, нарушавшим закон и сидевшим в тюрьмах. Художник не отрицал, что позволял выпить лишнего и в порыве гнева буянил, но видел тысячи других способов излечиться от напасти: больницы, курсы анонимных алкоголиков, капельницы. Подземная тюрьма, где он – раб, получивший работу маляром, виделась в списке одной из последних. Хуже только пытки и смерть от осознания ненужности.
Но это наверху. Там не задумываешься о последствиях и не замечаешь, что перебарщиваешь с водкой и никотином, ты в движении, проходишь мимо наркоманов, считая привычку расслабляться человеческой слабостью. Тебе по барабану, что происходит вокруг, что супруга видит мужа слабовольным, но никому не приходит в голову уравнять людей за разные огрехи.
Здесь по-другому. Каждый житель города Сильных имеет за душой дурное прошлое (а некоторые и настоящее), и всё ежеминутно напоминает о нём обстановкой, царящей вокруг. Ты смотришь на другого человека и видишь себя. Будто отражение в зеркале. Любой, кто попадается при встрече – твой двойник-неудачник.
Николай закинул последнюю ложку свеклы в рот и оглядел окружающих. Но сколько не всматривался, не верил, что он и они – одинаковы, как оранжевые кирпичи на советских стройках. Нет! Нет! Нет! Я другой, я лучше, решил художник.
Многие, в отличие от друзей, приняли положенные сто грамм водки. Хотя Витёк поначалу порывался тяпнуть рюмашку, но Коля отговорил его, указав на зоркий глаз камеры в углу.
– Не вздумай. Они следят и ждут первого косяка, чтобы впаять тебе четыре месяца. Есть желание их получить? Пожалуйста.
Витя отдернул руку и надулся. Николай понял, что однажды тот не сдержится и выпьет злополучные сто грамм.
Нельзя. Никак нельзя.
По темному тоннелю бежала девушка. Волосы запачкались в грязи и крови и мокрыми паклями прилипали к испуганному лицу. Бежавшая оборачивалась, замирала, прислушиваясь к шагам преследователя. Тяжёлая поступь слышалась отчетливо,