Бабушка коснулась рукой лба, потом глубоко вздохнула, прикрыв глаза (ее морщинистые веки делали глаза похожими на глаза ящерицы; «ящерицы моргают, а змеи нет», – пронеслось в голове у Сергея, к чему, непонятно).
– Вы не понимаете, – сказала она тихо, – как мне больно, как стыдно за вас. Хорошо, что твой отец, – бабушка посмотрела на маму, – этого не слышит.
Дедушка Леонтий Палыч вздремнул в кресле в соседней комнате, его не стали будить, а сами пошли пить чай, шум и крик в кухне его не разбудили: дедушка был совершенно глухой. Выждав несколько секунд, чтобы каждый совладал с эмоциями, Сергей заговорил о том, что у них в школе проводят олимпиаду по краеведению и во время подготовки он выучил много интересной информации о том, как мужественно боролись жители Заводска с фашистами в годы Великой Отечественной войны; пересказал несколько самых героических случаев. Мать и отец смотрели на него с благодарностью, а он на них – с недоумением: «Вот как надо, неужели непонятно?!»
Потом, когда бабушка ушла, флаг засунули туда, откуда достали – за туалетный бачок.
Улетели
Они училась в то время, когда еще выдавали учебники с Лениным, но рассказы о нем уже не читали – пролистывали, приучая детей к великой науке игнорирования: если что-то перестало быть важным, можно просто сделать вид, что этого нет. У дальней стены класса в шкафу на полках стояли пластинки. В той жизни, которая была раньше, пластинки, наверное, слушали. Но к началу девяностых проигрыватель из класса уже исчез. Пластинки привлекли Полину тем, что были вставлены в красивые разноцветные конверты. Многие – с подписями, но часто – столь причудливыми, что трудно разобрать (у Полины вообще с буквами были сложные отношения: едва она запомнила, как они выглядят, так они начали, как будто издеваясь, видоизменяться по-всякому: это называлось «шрифты»).
– Знаешь, что это? – сказала Полина девочке, которая подошла к ней. – Это почтовые ящики фей.
Девочка не спросила у нее, откуда такая информация: о подобном способе проверки достоверности сведений она и подумать не могла – ей было восемь лет, и она поверила.
Это была Олеська Скворцова. Полина запомнила ее по злобно-жалобному взгляду и очень бледному лицу с челкой до бровей (зимой Олеся съездила в санаторий и стала чуть менее бледной, но взгляд не изменился). Еще у Олеси был красивый фартук с «крылышками» на бретельках. Полина выдумала фей в ту секунду, как Олеська к ней подошла – эти крылышки надоумили.
– Раз это почта, значит, им можно написать письмо? – спросила Олеся. Протянула руку, вытащила конверт, сине-голубой с изображением рояля в центре.
Олеське он не понравился, и она поставила его на место. Достала другой – с красивой коротко стриженной светловолосой женщиной на фоне розово-лиловых разводов. Олеська явно залюбовалась ей.
– Ей можно написать?
Поля уверенно сказала:
– Да. Конечно. Можно. Только…
– Что?
– Надо…