Цураам же в зимние дни мало выходила из своей комнаты, ставшей для нее и храмом, и местом отдыха. Слуги постоянно поддерживали огонь в алтарном очаге, а жрица подолгу смотрела на пламя, то застыв, как терракотовая фигурка Иштар, с которой Цураам никогда не расставалась, то качаясь взад-вперед, как стебелек травы под напором ветра. Говорила жрица мало, да никто и не решался прерывать ее задумчивость, разве только муж, но и ему Цураам отвечала односложно.
Весной, когда солнце все чаще стало согревать землю, когда первые ростки трав проклюнулись из напоенных влагой семян, Цураам словно проснулась. Она оставила огонь на попечение слуг, воздавая ему должное лишь вечером, и стала уходить за пределы цитадели, к реке, которая все больше наполнялась водами, готовая вот-вот выйти из берегов. Два воина охраняли жрицу, двигаясь за ней на расстоянии. Но Цураам не думала о них. Она никого из людей не замечала, оставаясь все такой же задумчивой и радуясь лишь просыпающейся природе.
Персауха начала беспокоить перемена в жене. Не спуская ему ни в одном слове раньше, она теперь будто и не слышала ничего. Сколько раз Персаух замолкал на полуслове, ожидая возражения или хотя бы привычного молчаливого упрека, но так и уходил, не договорив и не дождавшись ответа.
Все прояснилось накануне великого праздника равноденствия, когда в покои Цураам вбежала взволнованная служанка.
– Жрица, Акуту рожает, – тихо промолвила она; только в выражении ее глаз можно было прочитать тревогу.
Цураам подскочила. Ее сухонькое личико сморщилось от напряжения. Уши, ставшие розовыми на фоне отблесков огня, как никогда походили на капюшон кобры.
– Рано… рано дитя на свет попросилось, – промолвила Цураам, вторя своим думам. – Но на то воля богов! Иди, – приказала служанке, – скажи там, чтобы готовили ягненка и костер для жертвы. Я воскурю травы в честь Иштар и приду.
Когда ароматный дым от зажженных трав заполнил комнату и струйкой пополз к узкому проему под потолком, жрица, затянула песнь Богине Плодородия:
Милосердная царица,
Мать всех земель,
Великая целительница древнего племени,
В твоих руках судьбы женщин,
Как судьба первенца невинной девы…[36]
Закончив, она накинула конас и поспешила в дом охотника.
Но милосердная царица не снизошла до Акуту. Или мало ей было аромата трав, и жаждала она крови жертвенного ягненка, или веселилась богиня среди себе подобных аннунаков[37], не обращая внимания на мольбы людей, но бедная калека кричала всю ночь до первой зари. Как только солнце взошло над пустыней, великий Шамаш внял мольбе жрицы и послал Шартум облегчение. Мучительные схватки, отнявшие у нее все силы, закончились так же внезапно, как и начались. Шартум повисла на руках