Мы ели молча. Энигма был как всегда сфинксоподобен, а вот дон Инносенсио под смуглой кожей сделался болезненно бледным, и это придавало ему жуткий вид. Лицо его было осунувшимся, а большие темные глаза стали непомерно большими для всего остального тела.
– Это было ужасно, – сказал он, когда мы закончили есть.
– Да, – ответил я. – Крокодил, который забрал Ларса, оказался слишком ужасным…
Мы все на мгновение уставились на воду.
– Еще одна проблема – какая-то огромная летающая тварь, – сказал Энигма. – Она сидит на пальме. Если она сегодня появится, мы ее пристрелим.
– Полагаю, нет смысла… – начал я.
Энигма махнул рукой.
– Мне показалось, что я услышал, как что-то тащится через кусты, но вы видите, что ни одна тростинка не оторвалась. Боюсь, искать его бесполезно.
Мы все выпили по стакану агуардиенте и отправились в путь. День был очень ярким, солнце разогнало туман, и над болотом висела лишь туманная дымка, сквозь которую, как и прежде, подрагивало чудовище острова. Из просвета в лесу все еще поднимались струйки дыма.
Озеро поблескивало сероватым блеском, в джунглях кричали попугаи, но болото молчало, если не считать бесконечных криков птиц песочного цвета, которые судорожно метались в вечном поиске того, что им так и не суждено было найти.
Мы принялись за исследовательскую работу, чтобы найти дорогу на остров.
Первая же опробованная дорога привела нас к месту, где на расстоянии примерно семидесяти ярдов от места, где мы разбили лагерь, тростник с обеих сторон был сломан и разбит, как будто по нему с трудом протащили тяжелое тело.
Что должно было произойти дальше?
– Посмотрите, как сломан тростник, – сказал я. – Он появился там, где мы разбили лагерь, и пошел в сторону острова.
Энигма бросил свой рюкзак.
– Я собираюсь туда заглянуть, – заявил он.
– Я тоже, – ответил я.
Дон отступил назад, и мы отправились в путь, раздвигая камыши и пильщики в стороны. Это был обычный зыбучий грунт, в который сразу погружаешься по лодыжки и продолжаешь тонуть, если не двигаться дальше.
Тростник был густо покрыт липкой грязью, то тут, то там попадались заросли пилильщика, которые, казалось, должны были обеспечить более прочную опору, но были слишком узкими, чтобы стоять на них.
Внезапно мы остановились.
В двадцати футах перед нами на поверхности ужасной, грязной жижи появилось белое лицо.
Это был железнодорожник. Его конечности и тело погрузились в грязь, спутанные золотистые волосы зацепились за толстый сломанный тростник и мешали ему двигаться.
Его лицо уменьшилось до половины своего прежнего размера.
Оно было белым – мертвенно-белым, изможденным и исхудавшим, на нем резко выделялись голубые вены. Он выглядел так, словно из его сосудов выкачали последнюю каплю крови, оставив лишь кожу и сухую плоть. И все же в его лице было что-то спокойное и умиротворенное.
– Наверное,