Появление заушательских рецензий было ново и одновременно зловеще. Все знали, что андроповское ведомство – КГБ – борется «невзирая на лица» с нарушениями социалистической законности во всех областях, да и вообще в жизнь трудящихся пришло много неожиданного и пугающего, вплоть до проверок в кинотеатрах и магазинах, где граждане «прогуливали» рабочее время, тем самым нанося ущерб стране. Так что появление статей в жанре публичной порки, притом не в отношении диссидентов или политических противников, а обычных писателей, зачастую широко известных, действительно произвело эффект бомбы. Ведь даже в литературной среде в то время не было понимания, что за этими громкими статьями налицо организованная кампания, а не очередное «набрасывание грязи на вентилятор» со стороны противоположного конкретному писателю лагеря. Поэтому, когда громили сторонника «русской партии», то это сразу считалось атакой «евреев-русофобов» со всеми многочисленными пересудами; если же громили писателя-еврея, то реакция была с точностью до наоборот, но также с большим резонансом в кругах еврейской и не только еврейской интеллигенции.
Отдельный и весьма болезненный вопрос – насколько сами авторы разгромных рецензий понимали суть этой кампании и то, что они не столько выступают от себя, сколько являются инструментом в чьих-то руках. Не имея документальных доказательств, нам достаточно трудно дать на него однозначный ответ. В эпоху идеологических кампаний 1940‐х годов автор-погромщик совершенно точно осознавал свою роль в механизме сталинского тоталитаризма, и уже с этим пониманием действовал – либо пробивая себе место в номенклатуре, либо сводя личные счеты, либо становясь погромщиком вынужденно, чтобы самому не оказаться жертвой. И хотя в андроповскую эпоху ставки были все-таки не столь высоки, сам факт заказа разгромной рецензии должен был заставить ее создателя как минимум задуматься. Ведь типичная для эпохи застоя рецензия на уже вышедшую из печати книгу содержала преимущественно рассуждения о «борьбе хорошего с лучшим», изредка с некоторыми негативными ремарками и словами о том, что «автор это явно исправит во втором издании своей книги», или подобными оправданиями и замечаниями. Поэтому и тон заушательства не мог быть выбран критиком без дозволения заказчика такой рецензии. Но определенно ясно одно: подобный социальный заказ свидетельствовал, что новое время избрало своих авторов для новой роли.
Хотя разгромные публикации были формально выдержаны именно в жанре литературной (а не идеологической) критики, практически для всех участников кампании, выступивших в качестве рецензентов, это был уникальный опыт: они получили возможность свободно высказаться. Ведь напиши они ранее подобный текст, даже не вполне, но хоть несколько обличительный по тону, ни одна газета и ни один журнал не напечатали бы такой пасквиль, и не потому, что это неправда (на самом деле, немало в этих рецензиях и чистой правды), а потому что этим был бы спровоцирован