– Все мы повторяемся. Пишем себя заново. – Я заставила его улыбнуться.
Богдан неспешно коснулся пальцами моих губ. И я замолчала, тогда он продолжил импровизацию.
– Но забываем главное – мы забываем стирать. И как же иногда хочется закинуть себя в барабан и прокрутить на полной мощности… – Он убрал ладонь от моего рта и с силой сжал её в кулак, интонацией выделяя последние слова: – дочиста, добела! Как иногда хочется, но так никогда не сбудется. Нам некому здесь довериться, нам не о чем говорить. Когда-нибудь всё изменится, но главного не изменить.
«Когда-нибудь всё изменится, но главного не изменить», – повторила я про себя. И вправду время так скоротечно, а мы только и делаем, что разрываем себя на части изнутри. Хотим ли мы освободиться или, может, самоубиться? Ответ на этот вопрос не знает никто. Но одно из его слов я поняла точно: даже такая художественная душа, как Богдан, душа, что, казалось, осознала, как явить свою сущность через холст и масло, требовала чего-то бо́льшего. Того, что никогда не сбудется.
Какими были его самые смелые мечты? Казалось, что мы были так близки, но как и с Никитой – мы были незнакомцами.
– Тебе одиноко? – спросила я.
– А тебе? Ты сама окружила себя людьми, которые похожи на тебя больше, чем ты думаешь.
– Да у меня только ты и Лип, – усмехнулась я. Подумала о знакомой, которая иногда подбрасывала мне работу, но мы никогда не делились друг с другом чем-то личным. Я не могла поставить её рядом с этими двумя балбесами по степени важности. – Ну и ещё Миша, но мы с ним не так близки.
– Ты и Лип, – серьёзно сказал Богдан тоже, что и я, но говорил он о себе. Мы были похожи намного больше, чем я думала. Оба ревностно относились к друг другу, нашему общему другу и своему творчеству. – Лип, ты и мои картины. Я ведь вправду люблю каждую из них, люблю и помню каждого, кого я рисовал когда-то.
Я затаила дыхание, ведь казалось, что он наконец-то произнесёт «люблю тебя», но что-то всегда останавливало его, и в этот раз Богдан сказал:
– Когда-то я рисовал тебя.
– Я храню тот портрет. – Я растерялась и указала на книжную полку, где между томиков особо ценных изданий стоял мой обрамлённый портрет. – Но ты и так это знаешь.
Заметив, как серьёзные глаза Богдана подобрели, я расслабилась и с улыбкой вспомнила нашу первую встречу в галерее, когда я выделила его из толпы. Вспомнила наше первое свидание с Никитой, когда он решил, что было бы здорово, чтобы Богдан нарисовал меня. Поэтому Лип и отвёл меня в академический парк рядом со школой искусств, где учился Богдан. Именно там, сидя на лесенках колонны, возведённой к пятидесятилетию академии художеств, Богдан запечатлел меня на бумаге.
– Мне приятно, что он там. Рядом с изданиями Керуака и Гёссе.
– Там то, что я люблю больше всего. – Моё сердце сжалось настолько сильно, словно я обронила фразу, которую берегла всеми силами под надёжными замками, где-то в самой глубине своей души.
За