Папа сказал:
– Каждый день надо прописывать по одной странице. Иначе осенью не возьмут в школу.
Так я и проводила время: по утрам ходила к Сючжэнь, днем ко мне в западный флигель приходила Ню-эр, а по вечерам я прописывала иероглифы в прописях.
У цыплят через желтый пух стали пробиваться малюсенькие крылышки. Мы с Ню-эр кормили птенцов зерном и овощами, поили водой. Няня Сун велела нам не перекармливать малышей, чтобы не испортить им желудки. Боясь, что птичек унесет кошка, она положила сверху на корзину большой булыжник и запретила нам открывать крышку.
Ню-эр часто что-то мурлыкала себе под нос, а однажды в самый разгар веселья начала танцевать. Она кружилась, кружилась и напевала: «Открыла-ла-ла ворота-та-та, а там сюцай-ай-ай Чжан…»
– Что ты поешь? Это и есть распевка? – спросила я.
– Я пою арию для барабана[2], – пояснила Ню-эр.
Лучась радостью, она продолжала тихонько напевать и кружиться в танце, а я рядом наблюдала, разинув рот. Вдруг она сказала:
– Давай я тебя научу, повторяй за мной.
– И я знаю одну песенку, – заявила я.
Мне тоже захотелось чем-нибудь похвастаться, и на ум почему-то пришла песня, которую однажды пел папа, когда к нам приходили гости. Правда, потом он сказал, что это очень неприличная песня.
– Спой, спой! – попросила Ню-эр, но мне теперь было неловко петь, а Ню-эр всё настаивала. Я запела на диалекте хакка, заикаясь и запинаясь:
– Ну, слушай: «Отчего ж я всё время думаю о душеньке моей, и чем больше думаю о душеньке моей, тем тревожней на душе моей! Я думаю о душеньке моей, о душеньке моей думаю я, в самом деле лишь о душеньке моей помыслы мои…»
Пока я пела, Ню-эр разобрал такой смех, что из глаз у нее брызнули слезы. Я тоже засмеялась: слова в этой песне и впрямь были дурацкие.
– Кто тебя такой песне научил? Сплошные «думаю» и «душенька», «душенька» и «думаю». Ха-ха-ха! Ты на каком языке вообще поешь-то?
Мы покатывались со смеху, повторяя непонятное слово «душенька».
Нам было очень весело вместе, мы болтали о всякой ерунде, пели и играли, западный флигель стал для нас обителью счастья, я грезила им даже во сне.
И каждый раз в самый разгар веселья Ню-эр выглядывала в окно и вдруг восклицала:
– Ой, мне домой пора! – и торопливо убегала, даже не успевая попрощаться.
Однажды она пропала на несколько дней: я подолгу ждала ее в переулке на нашем месте, а она не приходила. Огорченная, я брела к колодцу в надежде встретить свою подругу там, но без толку. Днем у колодца жизнь замирала, потому что тележки обычно развозили воду до полудня, а сейчас сюда приходили за водой лишь жители близлежащих домов.
Подошел привратник Лао-Ван с тележкой. Он покупал воду и отвозил ее в несколько заходов. Заметив меня у колодца,