Портрет Дориана Грея. Оскар Уайльд

днём, месяц спустя, Дориан Грей, расположившись в удобном кресле, сидел в небольшой библиотеке лорда Генри, в его доме в Мэйфере[26]. Это была красивая комната, с высокими дубовыми оливково-зелёными панелями, желтоватым фризом и лепным потолком. По кирпично-красному сукну, покрывавшему пол, разбросаны были шёлковые персидские коврики с длинной бахромой. На столике красного дерева стояла статуэтка Клодиона, а рядом лежал экземпляр Les Cent Nouvelles[27] в переплёте работы Кловиса Эв[28]. Книга принадлежала некогда Маргарите Валуа[29], и переплёт её был усеян золотыми маргаритками – этот цветок королева избрала своей эмблемой. На камине красовались пёстрые тюльпаны в больших голубых вазах китайского фарфора. В окна с частым свинцовым переплётом вливался абрикосовый свет летнего лондонского дня.

      Лорд Генри ещё не вернулся. Он поставил себе за правило всегда опаздывать, считая, что пунктуальность – вор времени. И Дориан, недовольно хмурясь, рассеянно перелистывал превосходно иллюстрированное издание «Манон Леско», найденное им в одном из книжных шкафов. Размеренно тикали часы в стиле Людовика Четырнадцатого, и даже это раздражало Дориана. Он уже несколько раз порывался уйти, не дождавшись хозяина.

      Наконец за дверью послышались шаги, и она отворилась.

      – Как вы поздно, Гарри! – буркнул Дориан.

      – К сожалению, это не Гарри, мистер Грей, – отозвался высокий и резкий голос.

      Дориан поспешно обернулся и вскочил.

      – Простите! Я думал…

      – Вы думали, что это мой муж. А это только его жена, – разрешите представиться. Вас я уже очень хорошо знаю по фотографиям. У моего супруга их, если не ошибаюсь, семнадцать штук.

      – Будто уж семнадцать, леди Генри?

      – Ну, не семнадцать, так восемнадцать. И потом я недавно видела вас с ним в опере.

      Говоря это, она как-то беспокойно посмеивалась и внимательно смотрела на Дориана своими бегающими, голубыми, как незабудки, глазами. Все туалеты этой странной женщины имели такой вид, как будто они были задуманы в припадке безумия и надеты в бурю. Леди Уоттон всегда была в кого-нибудь влюблена – и всегда безнадёжно, так что она сохранила все свои иллюзии. Она старалась быть эффектной, но выглядела только неряшливой. Звали её Викторией, и она до страсти любила ходить в церковь – это превратилось у неё в манию.

      – Вероятно, на «Лоэнгрине»[30], леди Генри?

      – Да, на моём любимом «Лоэнгрине». Музыку Вагнера я предпочитаю всякой другой. Она такая шумная, под неё можно болтать в театре весь вечер, не боясь, что тебя услышат посторонние. Это очень удобно, не так ли, мистер Грей?

      Тот же беспокойный и отрывистый смешок сорвался с её узких губ, и она принялась вертеть в руках длинный черепаховый нож для разрезания бумаги.

      Дориан с улыбкой покачал головой.

      – Извините, не могу с вами согласиться, леди Генри. Я всегда слушаю музыку внимательно и не болтаю, если она хороша. Ну а скверную музыку, конечно, следует заглушать