– Кто спрашивал?
– Да что же ты такая непонятливая? Конечно, энкаведешник, серьезный такой, при хромовых сапогах, с пистолетом. Начальник их, видно.
– Тетя Клава, я пойду, а вы не говорите никому, что меня видели…
– Почему не говорить-то? Не скрываешься же ты?
– Да нет, тетя Клава, я вернусь, просто сейчас идти надо…
– Да куда же ты, на ночь глядя? – замахала руками соседка, – оставайся, завтра пойдешь…
Но Ада уже сбегала по ступенькам вниз, в темноту, подальше от этой нечеловеческой, жгучей, оглушительной боли.
…Бабушка долго возилась с замком, наконец, дверь поддалась и Ада, заглянув в родные встревоженные глаза, разрыдалась у нее на груди.
Потом они сидели на кухне и молчали. Впервые Ада видела у бабушки такое лицо. Почти как у папы, когда его уже не было, после выстрелов.
– Нам никто не поверит, – наконец произнесла она. Только хуже будет.
– Бабушка, но ведь они убили! Давай напишем Сталину!
– Девочка моя, а ты знаешь, какие книги и рукописи выбросила мама из тайника, чтобы спасти тебя?
– Догадываюсь…
– Ну так вот. И меня в лагеря, и тебя не пощадят. Нужно затаиться. Нет нас. Хорошо, что фамилия у меня другая, я и тебя на нее запишу, будешь учиться. Здесь городок незаметный, а в Москву нам сейчас нельзя.
– Но у нас там все…
– Жизнь дороже.
Бабушка тяжело поднялась. Сравнения с Императрицей она сейчас не выдерживала, даже если бы надела корону. Часа два-три разговаривала по телефону, договариваясь с кем-то о похоронах, утрясая возникшие проблемы. Ада провалилась в густой, обволакивающий сон, сквозь который иногда пробивался то крик какой-то ночной птицы, то тихий металлический голос бабушки.
Утром та разбудила Аду и беспрекословным, несвойственным ей тоном произнесла:
– Собирайся, Аделина, нам нужно и отсюда уехать. Нашли тайник и поняли, что там кто-то был.
Ада запоздало вспомнила, что не закрыла тайную дверцу, когда выбралась наружу. Да и до этого ли ей было?
– Хорошо, бабушка, – покорно сказала она.
Так и закончилось детство. Да что детство: она, Ада, перестала существовать. Ни имени, ни дома, ни родителей, ни прошлой счастливой и беззаботной жизни. Только память, которая постепенно стиралась, словно кто-то каждый день упорно работал ластиком. Они переезжали из одного места в другое, бабушка умерла в сорок втором, а ее, уже не Аду, а Анну угнали в Германию, где она и осталась, благо мама, преподававшая немецкий, успела обучить ее языку.
И вот сейчас, когда она уже фрау Анна, жена уважаемого человека и мать двоих детей, та Ада, которая давно не существует, иногда приходит к ней ночами и вновь тонкое кружево птицей взлетает на подоконник, и мамино