– Вот сколько мне печальных историй о любви не рассказывали, твоя «стори», подруга, самая-пресамая…
Как там писал настоящий О. Генри: «Такое уж свойство женского пола – плакать от горя, плакать от радости и проливать слезы в отсутствие того и другого»…
Ну а роман Катерины так и остался незаконченным…
АДА
«Я никогда не рисую сны или кошмары.
Я рисую свою собственную реальность»
/Фрида Кало/
Уже много лет ее преследует один и тот же чудовищный сон, и сквозь его кошмарную полуявь Ада понимает, что этому не будет конца. Ей суждено проживать это вновь и вновь, как бы выковыривая болезненные детали тех дьявольских, мучительно-беспощадных чудовищных предрассветных часов, растянувшихся во всю длину человеческой жизни.
…Она проснулась от тревожного шепота мамы и одновременно ощутила непрерывность звонка и какой-то странный стук в дверь: как будто бы не стучали, а долбили молотом, настойчиво, не переставая, по-хозяйски. Мама велела, да что там «велела» – приказала забраться в тайник и не показываться, что бы ни случилось. Укромное место было маленьким, не предназначенным для человека, и хотя Аделина была достаточно хрупкой, ей пришлось свернуться в неудобный клубочек.
– Тринадцать лет, а легонькая, маленькая, – будто не кормим, – сокрушалась бабушка. Сама она была рослой и величавой: ни дать ни взять Екатерина Великая, только короны недоставало.
Ада не в первый раз находилась в этом «убежище», только было это в раннем детстве, когда они с папой играли в прятки. Позже она поняла, что тайник предназначен для книг и рукописей, которые никто не должен был видеть, но она была и без того скрытной девочкой, поэтому родители даже не волновались, что Ада может кому-то об этом проговориться. Тем более что появились другие интересы, и она благополучно о нем забыла. Сейчас же происходило нечто неясно-тревожное и настораживающее, так как мама, стремительно выбросив из тайника столь ценные до этого времени бумаги, втолкнула туда Аду, ничего не объясняя. Почему же в этот раз она стала секретнее этой, столь тщательно скрываемой «литературы»?
Ада постаралась расположить себя в этом маленьком пространстве так, чтобы в щелочку видеть хоть кусочек комнаты и понимать происходящее.
– Ну что, контра недобитая, не успели все попрятать? Что тут у нас? – Ада видела только край гимнастерки темно-защитного цвета и кобуру. Голос был грубый и хамоватый.
– На расстрельную статью хватит, – усмехнулся другой.
Были видны только его сапоги и рука, державшая пачку бумаг. На руке – странная какая-то татуировка.
– Деньги, драгоценности. Где прячете? – продолжал опять тот, который в гимнастерке.
– Нет у нас ни того, ни другого, – голос мамы казался чужим, отчего в душе похолодело. Маму видно не было, лишь край шали, накинутый впопыхах на длинную ночную рубашку.
– А ты еще ничего, справная… – тонкое кружево