Пока полевая кухня пробивалась по раскисшей дороге, хозяин велел жене и двум снохам сбирать на стол. Поймал во дворе курицу, не успела та раскудахтаться, голова с гребешком отдельно от тушки оказалась. Ударники, наведя ревизию в тощих сидорах, выставили свои припасы – галеты, сало, сахар, чай, спиртягу.
Маштаков пригласил Прова Зиновьевича с домочадцами к общей трапезе. Причём усадил в положенный хозяину красный угол, «на коник».
Старик от обходительности штабс-капитана таял как свечной огарок:
– Извиняюсь, ваше блародье, ежли вдруг невпопад чего шмякну. Вы, случаем, не из простых будете?
– Представители голубых кровей здесь отсутствуют. И, пожалуйста, называйте меня Михаилом Николаевичем, – Маштаков с расстёгнутым воротом, без ремня усаживался на широкой лавке.
За столом рассолодевший после рюмки Пров Зиновьевич витийствовал о повадках красных, по-орловски заменяя звук «ц» на «с»:
– Замучили стервесы налогами, развёрсткою, рикви… лизисиями, тьфу, язык сломашь… Повезёшь чего в город на базар, налетят мильсанеры коршуньём: «пискулянствуешь, куласка морда», да всё и отымут. Перестали мы в город ездить, ну и остались без соли, без чайку, без рафинаду, без гвоздей, наги и босы…
Пулемётчик Морозов выудил из чугуна дымившуюся картофелину, покидал из ладони в ладонь, остужая, спросил с подковыркой:
– Чего ты, хозяин, всё про красненьких глаголешь? Скажи-ка лучше, как тебе при беленьких живётся.
Пров Зиновьевич замялся:
– Дык што сказать? Торговать вы дозволили, по сараям да овинам не шаритесь… Капустки вот отведайте, ваш бродье, капустка зна-атная этот год усолилася…
Львов торопливо дожёвывал, подошёл его черёд заступать в караул. Подпоручик сменил Кудимова, у которого после двух часов на посту зуб на зуб не попадал. Парадная шинель вольноопределяющегося, снятая с убитого краскома, напиталась водой как губка и густо потемнела. С захлюстанной полы её струились грязные ручейки.
– Как же так, господа хорошие? Зима на носу, а у вас ни рукавис, ни путной одёжи? – озадачился Пров Зиновьевич.
Кудимов, прижав к тёплому боку печки закоченевшие багровые руки, хлюпая носом, хорохорился сипло:
– Мы, корниловцы, непромокаемы и непромерзаемы…
– Иди за стол, земляк мой непромокаемый, хлопни рюмаху для согреву! – заметно охмелевший Маштаков шлёпнул ладонью по освободившемуся месту рядом с собой.
Обстановка становилась всё более непринуждённой. Разнобой голосов обещал вскоре перерасти в гвалт. Хозяин осмелел окончательно и стал выспрашивать у постояльцев про нашивки на их рукавах.
– Чего, прости господи, за черепушки на вас намалёваны?
Маштаков, в прошлом народный учитель земской школы, доходчиво растолковал символику ударных частей:
– Адамова голова с двумя костями означает