Лена на второстепенное не отвлеклась, помогала солдатам, неуклюже ворочавшим неудобную ношу у дверного проёма.
Обратно по ухабам не гнали, жалели раненого.
Фейерверкер Куликов испустил дух на операционном столе при рассечении грудины.
– Папироску мне зажгите, Леночка, – хирург растопырил пальцы, оберегая вымытые руки для следующего увечного.
Михеева неумело прикурила, закашлялась, на глазах её выбились слезы.
– Леночка, вы святая, – хирург залихватски подкусил «Лафермъ № 6», сощурившись, затянулся. – Даже такой невинный порок, как табакокурение, к вам не пристал… Ну-с, помолясь, продолжим…
Наследство фейерверкера в сенях ревизовал дезинфектор Филиппыч.
– Не много добра нажил сердешный. Часишкам в базарный день красная цена – целковый… Ти-икают… Человека нету, а механизм бездушный ести, – философствовал словоохотливый старик.
Когда Михеева вышла из операционной, дезинфектор огладил толстой ладонью завёрнутые в тряпицу пожитки:
– Тут, значитца, барахлишко ихнее. Отдельно часы, «Куалит Брегет» называются. Как оприходовать?
– Далеко не прячьте, Гордей Филиппович. С первой оказией передадим на «Витязь».
– Рухлядь, так и быть, определю в сундук, а брегетик, не обессудьте, Елена Михайловна, вам вручу-с. Как вам известно, грешок за мной водится, могу не совладать с искусом, на спиритус вини[87] обменять, – дезинфектор, в младые годы игравший в самодеятельном театре, не отвык от привычки изъясняться витиевато.
Его мимика и нарочитые жесты заставили выбившуюся из сил сестру слабо улыбнуться:
– Что с вами поделаешь, Гордей Филиппович… Давайте часы, сохраню.
21
Вторые сутки Брошкин сидел в подвале орловской ВЧК[88]. Латышам, вылущившим Веню из пакгауза, он назвался студентом-политехником, мирным горожанином. Заговорил им зубы. Дескать, был задержан корниловским патрулём за хождение в ночное время без пропуска.
Белобрысые парни в сбитых на затылок шапках, с распахнутыми на груди воротами оказались по-деревенски простодушными.
– Ити, тофарищ. Рефолюция тепя осфопотила! – подтолкнул в спину сухощавый стрелок.
Брошкин сделал боязливый приставной шажок в сторону. Краем глаза засёк – пожилой путеец в промасленной робе нашёптывал что-то на ухо третьему латышу.
Этот имел командирское обличье – фуражку с высоким околышем, белые поперечные нашивки на кумачовых петлицах долгополой шинели.
– А ну, стой! – скинул он с плеча американский винчестер с клинковым штыком.
Так Вениамин вновь оказался под замком. Орловские чрезвычайщики, неделю отсутствовавшие в городе, навёрстывали упущенное. Застенок заполнялся стремительно. Хватали всех, на кого